А, между тем, какое это было трогательное и душу поднимающее зрелище — вынос знамени к полку на чужой земле, на походе.
Глухая осень… Зимою пахнет. Мороз. Мелкий снег срывается с низкого, серого неба. Полк построился в ожидании знамени в плотной резервной колонне. Впереди — поход. Может быть — бой… Торжественно звучит команда:
— Под знамя!.. Шай на кра-ул!..
Заиграли трубы, забили барабаны. Из низенькой халупы показался адъютант, за ним родное знамя…
Вот оно стоит где-то далеко, при резервной роте. Чехол снят с него, и ветер играет тяжелым полотнищем. Далекие, излетные пули просвистывают иногда подле. Мимо идут легко раненые, ковыляют, опираясь на ружье. Редко кто не перекрестится, увидев свое знамя.
Вот пошло оно, колышась в самых задних цепях. Впереди гремит, заливается лютое, штурмовое «ура». И кто оглянется, увидит его вдали — величественное, грозное, напоминающее о долге, — смелее идет и уже не оглядывается больше. Знамя с нами…
Нельзя без знамени. Оно нужно и при танках, и при газах, и при всей нынешней технике. Пожалуй, еще и нужнее, чем прежде. Смелее и спокойнее становятся люди… Дерзновеннее дух.
— А как, г-н п-к, со знаменем?.. Полк уже пошел.
— Да, выносите, что ли… Так… Безо всякого параду…
И выносили… как покойника.
Так и вынесли его совсем из рядов армии. Тогда и армия умерла.
Сколько знамен Российских полков стоит сейчас в Белградском храме у могилы вождя и ждет!.. Знают — сгинут, сгорят красные знамена мятежа и позора России и вернутся они — хранители и свидетели многовековой славы и доблести Русской. Вернутся и будут приняты с прежним почетом, чтобы никогда уже больше не видеть пережитого позора.
Форменная одежда (мундир)
В дни моей молодости, если у офицера из-за воротника мундира на один миллиметр высунулся белый воротник крахмальной рубашки, «на гауптвахту, на трое суток!..»
Форма одежды и ее единообразие должны были точно соблюдаться.
С Японской войны это зашаталось.
Устав гарнизонной службы требовал единообразия одежды не только всей части, находящейся на смотру или на ученье, но и присутствующих при этом воинских чинов, не различая чинов и положений.
Церковный парад по случаю полкового праздника. Октябрь месяц… Ясный солнечный день, но морозно, и с Невы дует ледяной ветер. Полк выстроен в мундирах. К строю подъезжают старшие начальники и гости — старые генералы. Вылезают из экипажей, на ходу скидывают теплые шинели, сдают их вестовым и идут к строю, пожимаясь от мороза.
Ласковый голос:
— Ваше высокопр-ство, вы остались бы в шинельке…
— Нельзя, батюшка, как же можно?.. Полк в мундирах.
Так и было.
Потом… Весенний, ясный день. На ученье, на Марсово поле идет учебная часть. Юнкера в мундирах, господа офицеры в шинелях. Я спросил у начальника части, почему это?..
— Помилуйте… Офицеры уже пожилые люди — простудиться могут.
В былое время, при принце Ольденбургском — им показали бы простуду!..
C этого началось. В Русско-японскую войну насмотрелся я такой пестроты одежды, что не знал — войска или «нарочно»?.. Маскарад какой-то.
В Великую войну сначала подтянулись как будто, и вышли все честь честью, хорошо и по форме одетые…
Провел я полтора года на войне и получил отпуск на две недели. Поехал в Петроград. Был я в одном «салоне» и увидал там гвардейскую молодежь в каких-то английских, что ли, мундирах, с длинными юбками, едва не до колен, с громадными карманами на груди и по бокам с отложными воротниками и вшитыми погонами и, конечно, со значками — училища, корпуса, полка и еще какими-то… Я и спросил:
— Это что же?.. Форма вам новая пожалована?..
— Помилуйте, ваше прев-ство, это френчи… Это английская форма… Удобно… красиво!.. Здесь портсигар… здесь завтрак можно положить… Настоящая — английская…
— А вы разве теперь в английских войсках служите?..
— А-а?!
На меня посмотрели как-то боком… Не стоит с «армейскими» связываться… Замолчали…
Зимою — шубы-бекеши, с обезьяньими или шеншилла воротниками до конца плеч — и погон не видно, длинные мягкие. Нансеновские шапки с ушами — кто во что горазд стали рядиться наши г-да офицеры. Вместо формы стала — мода… Так пошло сверху, а снизу все это, точно в кривом зеркале, отразилось. <…>
И вот маленькое примечание: те части, которые строго по форме и чисто одевались, — и дрались всегда хорошо, и дезертиров не знали, и с белыми флагами к неприятелю не хаживали, а вот те, кто напускал на себя нарочито «боевой» вид, носил грязные, шарпанные, со вшами папахи, ходил с погонами, на которых лиловым химическим карандашом неуклюже и криво был изображен N полка, носили «винцевары», неделями не мылись (где там, — в окопах-то!), не брились и не стриглись, — те не весьма доблестно себя показывали и утечку во время боев имели колоссальную. И убитых как будто бы было мало, а в ротах после боя — кот наплакал.
Сейчас, в Париже, идет советский фильм «Окраина». Там вы можете видеть экземпляр такого окопного «дяди». Узнал он (это в фильме показывают), что Государь Император отрекся от Престола и что в России революция, улыбается блаженно и, сидя в окопе, говорит:
— А на кой хрен нам Царь этот сдался?.. — улыбается блаженно и хитро, — теперь землю делить… Земли бы! Земли!!
Вот эти «окопные дяди», пещерные люди и похоронили Царя и Россию и стали — «рабами последнего раба»…
Когда-то, и, может быть, не в так уже далеком времени, придется наново строить Русскую армию. И тогда придется подумать об этом серьезно.
Партизаны!.. Боевой вид!.. Но форма одежды и дисциплина — прежде всего. Партизанить по своим тылам невелика заслуга. А боевой вид со вшами и совсем скверно…
Маленькая, но не очень любимая в кавалерии штука
От общего — к частному. У нас было положено, что казаки ездили на уздечках, а регулярная кавалерия — кирасиры, драгуны, уланы и гусары — на мундштуках. Споры о достоинствах мундштука и уздечки начались бесконечно давно. Уже в восьмидесятых годах прошлого столетия военная литература пестрела статьями — «мундштук или уздечка», «мундштук, уздечка или пелям» и т. д. Производились всевозможные опыты и, наконец, окончательно постановлено: регулярной кавалерии, в силу породы лошадей, низкого седла и пр. быть при мундштуках. Самое оголовье кавалерийское было так устроено, что не допускало езды на трензельке.
Но… Выступили в поход, и тут, и там, и в частях превосходнейших пошли разговорчики… «А, знаете, не снять ли мундштуки?.. И лошади и солдату легче и удобнее… Чистить не надо, поить, сена задать. В случае тревоги понуздал и вся недолга»… Сняли…
Кто позволил?.. Никто… Сами… И никто им не «напырял», как следует… Когда потом удивлялись, как это так вышло, что армия молниеносно как-то развалилась и перестала быть, как это приказ N1 какого-то Соколова мог все изменить, — удивляться не надо было. Армия давно разваливалась нашими, господа, руками. Незаметно, но систематично. Сегодня мундштуки долой, завтра «винцерады» и соломенные шляпы, там не надо знамени, там отменить перекличку, там нарушим организацию. Микроб гниения вошел и никем не остановленный стал множиться и почковаться, разрушая мощный организм и подготовляя его к гибели. Спайка распадалась — распадалась с нею и армия.
Патроны
Весною 1915-го года в Русской Армии обнаружился недостаток патронов и снарядов. Летом того же года недостаток этот был настолько грозен, что наши армии начали, без достаточного давления со стороны противника, отступать.
Какие громы тогда посыпались со стороны «общественного мнения» на виновников такой нераспорядительности. Никто не хотел в те тревожные дни понять, что такой затяжной войны мало кто предвидел, что недостаток патронов и снарядов сказывался и у противника, в Австро-Германской армии, был он и у союзников, но только вследствие более широко развитой промышленности у них это не было так заметно и не приводило к столь тяжелым последствиям, как это было у нас, и что, следовательно, в этом виноваты не только военные власти, всего не предвидевшие и не предусмотревшие, но общий уклад русской жизни. Но тогда, да и теперь это продолжается, винили только верхи. Верхи не заготовили, верхи не доставили… «Нечего было и соваться в такую войну, если не с чем было воевать», — так шумело, жужжало, волновалось и критиковало «общественное мнение».