— История КГБ, организация, отношения между ГРУ и КГБ.
— Действия ГРУ за границей, легальные и нелегальные сети в Турции, Европе, США, Азии.
— Состояние моего духа и мои планы на будущее.
Все беседы проходили в малой комнате типа передней, с моим креслом перед стеклянной дверью, ведущей на балкон, смотрящий на Босфор. Я думаю, что это было на пятом или шестом этаже, внизу находилась узкая улица с мостовой, идеальное место для так называемого прыжка самоубийцы.
Очаровательная английская леди стенографировала, но в некоторых местах осуществлялась магнитофонная запись, по-видимому, через запрятанный где-то передо мной микрофон.
Наши дискуссии о моем происхождении и разговоры, касающиеся моих биографических данных, были поразительно коротки. Возможно, они заняли лишь несколько часов. Как правило, любая секретная служба (определенно КГБ) гораздо дольше проверяла бы происхождение человека. Ничего не было бы упущено в этом отношении. Была бы проверена вся семейная история со всеми родственниками. Затем на протяжении допросов, касающихся друзей, коллег, образования, профессиональных навыков, языков, военной обязанности, названий и дат школ, в которых он учился, записей о службе, одноклассников, переводов и переездов с одного места на другое; все это должно было быть проверено и тщательно просеяно через сито вплоть до второстепенных деталей. Необходимы несколько дней, иногда неделя и более, чтобы эффективно оценить человека, представляющего интерес. Чем более человек под расследованием является зрелым, тем больше он имеет информацию; чем более он опытен, тем больше необходимо время для его понимания и оценки. Это делается для того, чтобы его понять, установить его bona fides, оценить материалы и информацию, которые он представит.
Короче, необходимо много времени для проверки человека со всех точек зрения. Тем не менее, здесь был я, бывший начальник Четвертого отдела ГРУ, офицер советского Генштаба, подполковник, сидящий лицом к лицу перед главой британской секретной службы в Турции и он, фактически, не проявил никакого интереса ко мне, к моему происхождению, к моему bona fides. Я был озадачен и обижен, поскольку я надеялся, что такой высокопоставленный офицер английской разведки должен был понять мои проблемы и, возможно, мог бы мне помочь по поводу моих планов перебраться на Запад.
Через многие годы стало ясно, почему Филби не имел интереса к моему происхождению. Оно уже было известно его хозяевам в Москве и Филби не было причины, чтобы он тратил на это свое время. Это была ошибка, допущенная как Филби, так и его хозяевами. Каждая игра должна играться согласно ее правилам. И, разумеется, с этой точки зрения он не стал помогать мне покинуть Турцию. Наоборот, он сделал все, чтобы препятствовать мне ехать на Запад.
Даже если моя личная история была лишь слегка затронута, Филби не позабыл спрашивать меня о моих близких родственниках в Москве. Он хотел узнать их имена и адреса; когда я упомянул имя, адрес и место работы сестры моей жены, очаровательнейшей и прекрасной женщины высокой культуры, Филби немедленно спросил меня, не желаю ли я написать ей кратенькое письмо. «Кто-либо из английского посольства в Москве найдет ее и вручит ваше послание». Обрадованный возможностью информировать ее о моей свободе, я написал короткую записку и отдал Филби. Она и ее муж были в оппозиции диктатуре Сталина, хотя они и не были антисоветчиками. К моему большому несчастью, я лишь спустя годы догадался об этом грязном обмане, использованном Филби для расправы над невинной женщиной.
Во время разговоров о высокопоставленных советских военных офицерах Филби достиг успеха, выудив у меня имена нескольких сот офицеров и инженеров, связанных со мной или по школе, академии или по назначениям.
Я дал эту информацию для того, чтобы показать свободному миру, что имеются много старших советских офицеров, мыслящих реалистически и достаточно умных, чтобы понимать порочность сталинского господства во всех сферах советской жизни; эти офицеры достаточно образованны, чтобы придти к пониманию важности взаимного сотрудничества с людьми западного мира. Они были людьми, подобными мне, людьми, которые могли бы показать Западу, что не все люди СССР являются догматичными или согласными, чтобы быть использованными в качестве антизападных инструментов Сталиным и его сторонниками.
Судьба холодна и жестока. Когда Филби раскрылся, мне стало ясно, что весь этот материал был растолкован хозяевами КГБ как обычно. Нужно лишь просмотреть прессу, чтобы придти к выводу, что сталинисты продвигались все выше и выше, в то время как другие снимались со своих постов и подвергались к унижениям.
В то время как Филби пренебрегал моим происхождением, он проявил большой интерес к причинам моего побега, обстоятельствам вокруг него, как со мной обращались турки и, наконец, к попыткам, если они были, со стороны КГБ, меня выкрасть или ликвидировать. Он был помешан даже в мельчайших деталях о моей защите турками. Я не постеснялся давать ему знать, как я политически был мотивирован для побега, как не был согласен со сталинским руководством и всевластием КГБ исключительно во всех сферах советской жизни.
Я сообщил ему, как ГРУ смог узнать заранее о данных, показывающих степень готовности и силы, о концентрации германских войск для вторжения в Советский Союз, о стратегических планах германского верховного командования и о приблизительной дате предстоящего вторжения в Советский Союз. Я подчеркнул, что все наши сообщения по этим вопросам были отклонены Сталиным и генералами, близкими к нему. Сталин, не принимая во внимание значение информации ГРУ по германскому вторжению, предпочитал ставить на них штамп, что все они являются продуктами английских провокаций. Я также объяснил, что Сталин и некоторые близкие к нему высшие военные офицеры недооценили силу и мощь германской армии и в результате принимали ошибочные решения по фундаментальным стратегическим мерам. Когда кто-то говорит, при условии, разумеется, что он является человеком из разведки, то он может судить по выражению лица и непосредственной реакции своего слушателя, по проявленному с его стороны интересу и родам вопросов, которые он задает, насколько и как глубоко этот слушатель понимает рассказываемое. Это было очевидно мне. Филби, действительно, не демонстрировал большое понимание или желание узнать трагедию этой борьбы в советском генеральном штабе накануне вторжения. Я рассказывал ему о глубоко укоренившихся подозрениях советского руководства по отношению к союзникам, когда война шла в 1942 году. Лозунгом Сталина было «Нашим врагом номер один являются Соединенные Штаты. После победы над Германией мы займем бескомпромиссную позицию против Соединенных Штатов».
Наконец, я рассказал ему о моем отзыве в Москву советским правительством в мае 1942 года. Разумеется, у меня не было намерений стать козлом отпущения за кровавых мясников из советской секретной службы.
Через годы, оглядываясь назад на эти напряженные моменты, касающиеся всех моих раздумий по поводу побега и затем по поводу оповещения об отзыве, я могу вспомнить кратковременный блеск гнева в глазах Филби на его лице с фальшивой улыбкой. Я помню, что удивлялся: почему? Может быть, это был гнев за меня и на то, как со мной несправедливо обращались? Это были мысли, пробегающие через мою голову в тот летний день 1948 года. Как я был неправ! Как я мог знать, что этот человек, высокочтимый старший офицер английской разведки, мог быть и был на самом деле волком в овечьей шкуре?
Тем не менее, я заметил, что у него определенно имеются трудности в схватывании значения многих военных терминов, которых я употреблял, как то, стратегический эшелон, операционная глубина, начальный период войны, операционное искусство как независимая часть стратегии и т. д.
«Он не военный человек, он гражданское лицо», говорил я себе.
Что касается защиты, предоставленной мне турками, то я говорил о ней как о превосходной, за пределами всяких ожиданий. «Меня всегда сопровождали телохранители. Даже, когда я был свободен передвигаться на данной местности, они всегда принимали меры для защиты меня от неожиданностей. Вы, кажется, озабочены моей безопасностью здесь в Стамбуле. У меня превосходная защита». Я продолжал рассказывать ему о прошлом. Немедленно после моего побега КГБ старался проследить меня, чтобы выкрасть или убить, но ему это не удалось. Вновь, я обнаружил мгновенный проблеск гнева в его глазах.