Андрей Петрович зорко всматривался в прохожих. Кто из них? Вон тот, с портфелем? А что у него в портфеле? Бутылка? А может, вон тот, в линялом белом полушубке? Почему у него такой грязный полушубок? Что, если он в нем по вытрезвителям валяется? Вдруг этот человек лже-Приставкин? Хотел уж гнаться за ним, но с трудом себя остановил. Нет, так нельзя. А вот та пожилая тетка, в синих дутых сапогах? Господи, нашла что надеть в ее возрасте-то! И вообще почему у нее такая сомнительная физиономия? Свет рекламы сделал ее лицо серым или оно вконец испитое? Задержать, доставить! Андрей Петрович уже рванулся за теткой, но опомнился: тьфу ты господи, не может она быть лже-Приставкиным, женщина ведь! Так кто же? Вон тот? Или вон тот? Город для него стал подозрительным и враждебным. В каждом — виделся враг. Андрей Петрович прислонился к стене. Так можно с ума сойти. Один против всего города. Надо срочно сузить круг. Майор сказал: либо друг, либо родственник. Это, конечно, упрощает задачу, но мало. Одних дальних и близких родственников в этом городе у него дюжина. А друзей — вообще десятка два.
Решил начать с друзей-товарищей. Позвонил в дверь соседа по лестничной клетке библиотекаря Сидоренко. С этим холостяком у него были многолетние теплые отношения. Именно сосед пристрастил Андрея Петровича к чтению книжек, а особенно — военных мемуаров. Дверь открылась. Сосед был в халате, а голова обмотана полотенцем.
— Извини, я только что из душа.
— Не беда… А вот у меня беда. Кто-то попал в вытрезвитель без документов и меня вместо себя выдал. Там поверили. Теперь весь позор на мою седую голову.
— Соболезную. Ты, случаем, не меня подозреваешь?
— Хотя бы.
— Вроде бы я не злоупотребляю.
— Да, на людях мало пьешь. А наедине? От людей затворившись? Под одеялом? Почему ты два года назад мою биографию выпытывал? Всю целиком. Зачем, а?
— Любопытствовал. Казался ты мне интересным человеком.
— Врешь! Крышу себе создавал.
— Какую крышу?
— Защиту то есть. Версию на всякий случай. Вдруг загудишь куда не положено? Там без запасной анкеты опасно. Каждому двойник нужен.
Сидоренко сорвал с головы полотенце, швырнул в угол.
— Катись отсюда!
— Куда?
— На все четыре стороны!
— Гонишь, да? Значит, в глаза мне смотреть стыдно?
— Да, совестно за тебя.
Понурив голову, Приставкин поплелся к двери. Остановился. Приложил руки к сердцу:
— Сосед, не губи мою душу! Если ты, лучше сознайся. Я прошу. Ты взял мою фамилию?
— Не брал я у тебя ничего, кроме мясорубки. И ту вчера вернул. Шагай проспись.
И вытолкнул Приставкина на лестницу, где пахло мышами, хотя они в подъезде и не водились.
На другое утро Приставкин допросил приятеля, токаря Линькова. Позвал его в курилку, прикрыл плотнее дверь.
— Женька, помнишь, мы с тобой года три назад на мою родину рыбачить ездили?
— В Старую Пыжовку-то? А как же! Таких лещей к твоим именинам натаскали! Век не забуду.
— А когда я родился, не забыл?
— Девятнадцатого июля.
— Год?
— Тридцатый.
— А мой домашний адрес знаешь?
— Ты что, Андрей? Сто раз у тебя был. Улица Приваловская, 17, квартира 34.
— Помнишь, злодей. А теперь гляди мне в глаза. Не отворачивайся, признавайся.
— В чем?
— Во всем.
— Ты что, болен?
— Сейчас пойдешь в отдел кадров и признаешься, что это ты был в вытрезвителе, а не я.
— А из какого вытрезвителя на тебя ЧП пришло? — спросил Линьков.
— Из нашего.
— Что же ты мне голову морочишь? У меня есть это… как его? Алиби. Не хотел тебе говорить, все-таки ты мой мастер, начальник, так сказать. Но придется.
— Какое алиби?
— Железное. Ко мне не подкопаешься. Но между нами, лады? Выше не докладывай.
— Ладно.
— Я в ту ночь в вытрезвителе был.
— И я об этом толкую.
— Но в другом. На Левом берегу. Помнишь Серегу Пряхина? Он у нас когда-то работал, потом в ЖЭК ушел. Мы с ним рыбачили. День был — зверь, холодный, поземка. Замерзли на льду, как бобики. А у нас с собой было. Для обогрева. Так на обогревались, что я даже удочку утопил. А лед уже хрупкий, посреди чистая вода, с берегов — еще лед. Не заметили, как наша льдина оторвалась и поплыла. И смех и грех! Мы ну орать, ну руками махать. Народ на берегу собрался, хохочет. Полярники дрейфуют! Серега благим матом ревет: надо, дескать, в воду прыгать, к берегу плыть. Я его обхватил, не пускаю, до берега шагов сто, потонем, к дьяволу, в тулупах. И бросать жалко, тулупы — дефицит. Держу его, будто дитя малое, он плачет, слезами обливается: «Прощай, Женька, унесет нас в Мировой океан». Милиция веревку размотала, нам конец бросила. Подтянула, в вытрезвитель отправила. По дороге Серега опять плакал, говорил: «Лучше бы прямиком в Мировой океан уплыли».