— Почему же на тебя ЧП не пришло?
— Кум в той милиции служит. Утром к нему моя жинка смоталась, умолила.
— Ладно, пошли работать. Сегодня план дашь?
— Если заготовки будут, сто двадцать обеспечу.
— Смотри.
Линьков потоптался на месте, набычился.
— Эх, была не была! Хочешь, я тебя выручу?
— Как?
— Все на себя возьму. Скажу в кадрах, что я твою фамилию украл. И ты будешь чистым. Я — что? Простой работяга. С меня какой спрос?
У Приставкина запершило в горле. Он закашлялся. Нет, зря он перестал верить в людей.
— Спасибо, Женя, не надо.
Приятно, если не дружок оклеветал, а с другой стороны, это значит, что надо продолжать следствие, искать другого человека. Где же его взять, другого-то? Приставкин понял, что расследование будет долгим, муторным и заведет его бог знает в какие дебри. Он чертыхнулся и снова пошел в кадры. Поговорить с Ляпиным по душам.
— А, Андрей Петрович! Нашел двойника?
— Слушай, товарищ Ляпин, мы с тобой сколько вместе на заводе работаем? Лет тридцать?
— Если не больше.
— Ты меня хорошо знаешь?
— Как облупленного.
— Посмотри мне в глаза. Ведь ты уверен, что я в вытрезвителе не был.
Ляпин смотреть в глаза не стал, взгляд опустил. Головой кивнул:
— Уверен.
— Так в чем же дело?
— Бумага на тебя пришла.
— Значит, дело в бумаге?
Ляпин назидательно поднял палец.
— В нашем обществе человек — мера всех вещей, а не бумага. Не перегибай палку… Но ежели честно, в ней дело. В треклятой бумаге.
— Но если бы все наоборот? Если бы в самом деле я был в вытрезвителе, а бумага на меня почему-то не пришла? Тебя бы это больше устроило?
— Этот вариант, пожалуй, предпочтительнее.
— Ты, Ляпин, формалист. И душа у тебя — бумажная.
Не получился разговор! Приставкин вышел, хлопнув дверью. С работы шел медленно, посидел в своем любимом сквере на еще холодной от зимы скамейке. За огромным шахматным столом игроки двигали большими, почти в свой рост, фигурами. Приставкин посмотрел с удивлением. Зачем шахматы? К чему шахматы? Неужто жизнь продолжается? Странно! Еще неделю назад он сам бы сыграл партию-другую, но сейчас жизнь остановилась вместе с шахматами, телевизором, прогулками за город, мемуарами военачальников и множеством прочих приятных привычек и занятий.
Настал черед хорошенько тряхнуть родственников, а именно — Варфоломеева, брата жены. Видимо, классический пример майора насчет прохиндея, брата чьей-то жены, глубоко запал в душу.
У его Клавы тоже был братец. Между прочим, выдающийся народный умелец. Этот человек пил горькую до пятидесяти лет, пока не получил категорический запрет от врачей. Или — или. И бросил. Сделал это довольно легко, без изнурительной борьбы со своим организмом. Удержало от соблазна хобби. Чтобы забыться, в свободное от работы время Варфоломеев мастерил действующую модель местного ликеро-водочного завода. Модель разместилась на столе, поражая филигранной работой, хитроумным сплетением труб и продуманностью деталей. Игрушечный завод имел все цехи, какие положены предприятию такого типа, ту же схему и технологию. Варфоломеев нажимал кнопку, запускал процесс, и в металлические ворота вбегал маленький грузовик с сырьем — зерном или сахаром, ехал в цех очистки, там сырье избавлялось от сивушного масла и других запахов, далее поступало в настойные емкости, потом в купажный цех, на фильтрацию, наконец — в разливное отделение. Пройдя все звенья, жидкость сливалась в стограммовую бутылочку. Модель вырабатывала любую продукцию: коньяк, ром, виски, джин, шнапс, даже — бургундское. А вот наша водка у Варфоломеева почему-то не получалась, что весьма огорчало, чувствительно задевая его патриотическую струнку.