— Я ведь тоже не окончила. Актрисой я, конечно, буду. Кончай и приедешь потом, Сашка.
Она это сказала так, что я поверил: она будет актрисой, я уеду к ней в Москву…
Потом мы молча сидели рядом и Нинка награждала меня бесчисленными орденами Зеленой травы и синего ветра за то, что я буду хороший, не буду глядеть на других девушек и всегда буду помнить о ней. И бесчисленные золотые ордена цвета спелой ржи и бронзы лениво плыли к нам от ближайшего клена и ложились прямо на наши колени, и Нинке даже не нужно было их собирать.
На вокзал я принес от Фени узелок с яблоками и бутербродами, а от себя книгу о капитане Гаттерасе. Нинке это было не очень интересно, но я отдал ей то, что сильнее всего любил.
Поезд отправляли не по расписанию, машинист не успел загрузить тендер дровами, и вот их грузили, а мы пошли вдоль полотна, потому что Нинка хотела посмотреть на свой дом и двор отсюда. Мы так часто смотрели вниз на дорожные огни и ни разу не смотрели отсюда на Нинкин дом. Но мы его не нашли, потому что, вероятно, его заслоняли от нас другие дома и деревья.
У насыпи среди осколков кирпича росла лекарственная ромашка, маленький кустик с листьями-иголочками, только мягкими.
Нинка сорвала цветок и стала гадать по лепесткам. Вероятно, это очень древняя и неумирающая игра. Она играла про себя и ничего мне не сказала. Но, судя по улыбке, ромашка не обещала ей ничего плохого. И теперь гадают по ромашкам о любви, о счастье, и надо думать, что эта древняя игра войдет в коммунизм с миллионами других пустяков и они составят еще одно кольцо незримой цепи, соединяющей будущее и прошедшее.
В Москве ее не приняли в театральную студию, а в комсомол приняли, потому что ей исполнилось шестнадцать лет, ей давали и восемнадцать. Комсомол послал ее на борьбу с неграмотностью. Потом она уехала в Сибирь. Из Москвы от нее приходили письма. А потом письма перестали приходить, хотя почта работала исправно.
Посев леса
Посев леса связан для меня с последними днями детства.
Феня собирала нас в дорогу.
Отец особенно добр и счастлив в эти дни. Исполнялась давняя его мечта. Правда, это было только начало огромной работы.
— Если бы ты понимал, Саша, величайшее значенье этого дела! — растроганно и торопливо говорил он, собирая испещренные карандашными пометками лесные карты.
Перед самым отъездом к нам пришел на огонек сослуживец отца, и я слышал их разговор. Он был еще не старый, но утомленный, хотя и пылкий человек, в куртке лесного ведомства, из-под которой вылезал синий ворот русской рубашки.
— Ну вот, вы добились своего, — сказал он. — Вы будете сеять лес, когда едва находятся люди сеять хлеб. А мы все равно вынуждены рубить лес жестоко и расточительно, потому что нам не хватает угля. Потому что дровами топят электростанции и паровозы. А что вы скажете, когда мы завтра по-настоящему начнем восстанавливать разрушенное? Потребуется строевой лес. Нет, не вижу гения, который свел бы концы с концами.
— Не надо гения, — ласковым голосом и как-то особенно мягко сказал отец. — Надо понемногу все время восстанавливать леса. Иначе высохнут наши реки и сгорит хлеб. Поймите, это не шуточки. Вам что, нравится голод в Поволжье?.. Вот именно! А росли бы там леса, хоть немного, и все получилось бы, может, по-другому. Дорогой, ведь когда сажаешь лес, и рубить не так грустно! Я настаиваю на золотом соотношении — оно сохранит нам урожаи, реки, рыбу, птиц.
— Но скажите мне, безумный человек, у кого сейчас есть на это время в деревне?
— Ничего, ничего, я и об этом думал, — сказал отец. — Нам помогут ребята из училищ, женщины, мы будем немного платить. Люди, живущие на земле, лучше нас с вами понимают значенье этого дела. Они хотят сберечь свою землю. Они боятся безлесных равнин и суховея. Я знаю таких энтузиастов…
Гость повздыхал и ушел. Отец пожал плечами и сказал:
— Не понимаю, о чем же заботиться советской власти, как не о том, чтобы превратить нашу землю в сад? Ведь это и есть земля будущего…
Владимиру Игнатьевичу он сказал по телефону:
— Дорогой мой доктор! Ну вот, как будто она начинает исполняться, наша мечта… Лиха беда начало… Спасибо на добром слове…
— Ничего не забудь, Феня!.. — отец словно придавал особенное значенье тому, чтобы на этот раз ничего не позабыть. — Да, а почему бы и тебе не поехать с нами? Ты сажала когда-нибудь деревья? Нет… Вот видишь. А каждый уважающий себя человек должен посадить на земле дерево. Великая ты грешница и расточительница! Только всю свою жизнь жгла деревья и перемешивала в печи. Поедем?