Я взял с окна бокалы. И мы выпили за победу и за наше «послевойны».
— За наше «послевойны»! — медленно повторила Вера. — Это скоро?
— Это должно быть скоро, я всегда так думал. Мы все так думали, Верочка.
— Хочу верить, понимаешь? Очень хочу.
И вдруг завыла сирена. В номер постучали, и коридорная на бегу крикнула:
— Администрация предлагает спуститься в убежище.
— Мы не пойдем, Саша?
Я взял ее руки — маленькие, влажные, горячие.
— Как это глупо, — сказала Вера, — как это глупо! Если бы ты знал, как я тебя всегда любила, как я давно тебя любила! Саша!
Неподалеку стрелял зенитный автомат. Мы подошли, обнявшись, к окну.
В небе среди множества мохнатых черных разрывов на высоте четырех тысяч метров неслышно скользил разведчик.
— Удивительно, что это так красиво и так страшно, — сказала Вера.
Я оборвал ее, вероятно, слишком резко и сердито, сказав, что в этом нет и не может быть ничего красивого.
— Ну, скажи еще, что я говорю чепуху, скажи, пожалуйста, что я дура.
— Ты умная и хитрая, как лисичка, и я не хочу, чтобы ты так говорила. Знаешь, кто ты? Ты Верка-репейник! Помнишь?
— Ох, как я тогда замерзла на лодке, но я молчала, Саша. Я замерзла, но я не жаловалась.
— Вот и теперь не жалуйся, пожалуйста, ладно?
— Нет, теперь буду, теперь не могу.
Мы отошли от окна и сидели молча.
— Какой это ужас! Ну, зачем мы только теперь с тобой встретились, Саша? Почему не раньше, когда все могло быть так хорошо? И не потом, когда все кончится?
— Очень хорошо, что сейчас. Не нужно жалеть… И прекрасно, что так случилось!.. Ты знаешь, о чем я думаю?
— Нет, этого я еще не умею, Саша.
— Кто-то сказал, что хорошо, когда у солдата жена и дети и ему есть о ком вспоминать.
— Ну, а теперь у тебя есть о ком вспоминать, Сашка? — Вера закинула руки за голову, вытянулась на диване и закрыла глаза.
— Для меня очень важно, что теперь еще ты у меня, и ты в Ленинграде, и я буду защищать тебя и город, пока жив.
— Видишь, а ты твердил: уезжай, уезжай. — Вера села на диване. — Нет, я ни за что не уеду, а если уеду, то только на фронт! Я хочу быть с тобой в одной части. Это можно?
— Нет, Вера, это нельзя… Да и ни к чему. Ты должна уехать обязательно. Так и мне и тебе лучше… И знаешь, о чем я еще думаю?
— Нет, Саша.
— Я думаю о том, что ты для меня земля, опора, и я буду к тебе возвращаться, как моряки после плавания. Понятно?
— Не очень. Это слишком поэтично для меня. Но ты говори, мне нравится то, что ты говоришь. Хорошо. Я буду тебе опорой, я постараюсь, Саша.
— Здесь поэзия ни при чем, и я не шучу, это совершенно серьезно. Ты для меня земля, потому что небо сейчас — это не звезды, облака и прочее, а поле боя. С неба я буду возвращаться к тебе на землю.
Мы еще долго сидели и говорили о том, как будем жить после войны. Война могла только помешать нам, но не властна была нас изменить.
— Я пойду учиться, — сказала Вера, — я хочу быть порядочным инженером: строить новые города назло тем, кто их разрушает. Мне это хочется именно теперь. Прекрасные удобные города. И в одном из них будет наш дом. Какие ты любишь улицы? Пусть на них растут липы, как в Москве на бульварах, и много цветов. И больше не будет войны, и по вечерам город должен весь светиться огнями, и у тебя не будет профессии, Сашка, потому что военным нечего станет делать, и я буду тебя кормить.
— Ерунда. А гражданская авиация? Куда тебя отвезти? Куда ты хочешь, Вера?
— Я хочу домой, — неожиданно сказала Вера упавшим голосом и стала объяснять, что ей необходимо домой, у нее дежурство по дому и что к подруге она теперь опоздала.
— Останься, — попросил я, — ведь послезавтра я уезжаю.
— Не могу, Саша, — сказала она, — ты же понимаешь!
Я понимал и отпустил ее.
— Я приду завтра, — сказала Вера.
Когда тревога кончилась, мы спустились вниз. У гастронома стояла шумная длинная очередь, а на улице было пусто и тоскливо, как осенью в бесконечный дождь. Я проводил Веру и долго не отпускал у ворот ее дома, и Вера в шутку пригласила меня подежурить вдвоем. Я согласился, но тогда она испугалась, что я действительно вздумаю остаться.
Я вернулся в гостиницу. В ту ночь я долго спрашивал себя, как все это случилось. Я не мог этого объяснить, но Вера все время была у меня перед глазами.
Я не мог не думать, не заботиться о ней, не волноваться о ее жизни, и я ходил от шкафа к постели и спрашивал себя: да когда же, когда и как это случилось?
Весь следующий свободный день я ждал ее, не уходил далеко от гостиницы.