— А у вас в доме покой, благодать, тепло, рюмочка с шустовской рябиновой… Но покой и тишина потеряли свою силу, — добавил гость и посмотрел на отца. — Да есть ли сегодня у покоя хоть какая-нибудь сила? Хоть какая-нибудь правда?.. Вы знаете, мне пришлось долго жить за границей. Там тоже обманчивый покой.
Отец сидел в кресле опустив голову. Потом он поднялся и зашагал по своей тропинке вдоль стола.
— В доме, где нет женщины, жены, нет покоя и нет счастья, — глухо сказал он. — Вы ошибаетесь. Мне очень одиноко в моем доме. А со стороны многое может показаться покоем и теплом.
Я стоял у дверей, слушал отца и жалел его.
— Я не хочу вас больше ни о чем спрашивать. Ваш приезд — это ваше дело… Саша, немедленно спать!..
Отец налил себе и гостю и ходил вдоль стола, на котором лежала маленькая голубая записка…
Гость смотрел на отца устало и с любопытством и вдруг спросил:
— А к вам не может заглянуть полиция?
— Нет, что вы, — засмеялся отец. Он сел в кресло и продолжал нервно смеяться.
— Я тоже так прикинул, — признался гость. — Вас, конечно, никто не разбудит среди ночи. А я с этой мыслью уже много лет живу. — Гость отпил глоток. — Так и живу. Поесть иногда некогда, ночевать — негде… Катар. Но меня не мучит моя жизнь. — Гость улыбнулся. — Пожалуй, я не променяю ее…
Отец посмотрел сквозь графинчик на свет, снова наполнил рюмки и сказал непонятные слова. Он сказал:
— Я завидую вам, завидую. Но в чем же вы находите силы?
— Просто знаю, для чего живу, — сказал гость. — Идешь, знаете ли, по улице. Смотришь — шествует господин в котелке, сосредоточенный, наморщил чело. Нет, думаю, не обманешь; не знаешь ты цели, не знаешь смысла своего пустейшего существования… Вон барышня — глазки блестят. Ну она кое-что, биологически что ли, угадывает в смысле жизни, но какой это не зависящий от нее смысл! А вот мне — живи как угодно, хоть на одной ноге, как цапля на болоте…
Гость допил рюмку и попросил разрешения налить еще.
— Пейте, пожалуйста, — сказал отец. — Вы меня задеваете вашими мыслями о цели жизни. Наша интеллигенция действительно ныне лишена больших, настоящих целей. Если не считать у каждого своих, на первый взгляд несколько частных, дел: у одного — людей лечить, у другого, скажем, лес садить. Помните, у Чехова? Спор о маленькой и большой пользе. Все мы за маленькую пользу. Во-первых, за нее не бьют, она высочайше разрешена. У вас же другое. Вы хотите все! Вам мало нашей бедной, робкой пользы…
— Вы совершенно правы. Не мне, а, так сказать, всем, — сказал гость.
— А сейчас обстоятельства вам благоприятствуют, — продолжал отец. — Идет революционная волна. Может быть, она даст России конституцию. А может быть… А, ты еще здесь? — заметил он меня. — Немедленно спать! Чтоб духу твоего не было! Феня, прекратить это возмутительное безобразие… Так вот, когда народ выйдет на улицу и горести его и беды нечем будет погасить, тогда потребуются люди, способные взять после проигранной войны выпавшие, так сказать, бразды правления. И тогда вы придете, и я скажу вам — переделывайте, перепахивайте! А я займусь моей маленькой пользой. Без нее тоже невозможно… Феня! Феня!..
Я представлял себе бразды глубокими колеями на заснеженной зимней дороге.
— Веду, веду. Спать пора, а не лясы точить. От несчастье с цим молодым господином на мою бедную голову.
— Ах, ваша маленькая польза!.. — сказал гость. — Давайте, что ли, спать, всего за вечер не переговоришь.
Феня торопливо взбила мою подушку.
Я лежал и видел в полумраке комнаты всадников. Тех самых, что в начале войны, не так уж давно, проезжали по нашей улице. Теперь они возвращались с войны. Запаренные лошади дышали тяжело, они устали; подковы не высекали искр в снегу. Я вспомнил всадников, как далекий сон. И как сон, снова увидал мать в свете вспыхнувшего электричества на перроне вокзала.
Дверь в столовую была приоткрыта, и до меня доходил разговор и знакомый легкий запах отцовских папирос. В этом разговоре я услышал раз и другой слово «революция». Отец когда-то рассказывал о Великой французской революции, поставившей на эшафот Людовика XVI и Марию-Антуанетту. Я тогда усвоил, что революция казнит плохих королей и легкомысленных королевских жен.
— Да, скоро начнется, — сказал гость. — Слишком много народ голодал и холодал, и темнота его не сделала добрее… Все идет к этому…
— Желаю вам счастья, — сказал отец.