— Ничего, друг мой, это пройдет, — грустно сказала Анна Васильевна. — Фенечка за вами поухаживает.
Она подошла к отцу, поцеловала его в лоб и тут же стала складывать свой баул, стоявший в углу в столовой, и при этом отворачивалась ото всех нас и низко наклонялась над баулом, как будто ей внутри там что-то плохо видно.
Феня прощалась с Анной Васильевной как-то уж очень торжественно.
— Обязательно приходьте до нас, золотко. Знайдеться минутка — и приходьте.
Но я почему-то не слышал правды в ее словах, а скорее несвойственную Фене слащавую неискренность, и это меня огорчило. Но не мог я особенно долго размышлять, откуда это у Фени.
Вечером, когда Феня была за своей занавеской, я спросил, не поссорились ли они.
— Не, — сказала Феня. — Ни столечко! А тебе что, понравилось бы: мать приезжает до дому, а тут Анна Васильевна, здравствуйте пожалуйста!..
— Ну и что?
— Ну и ничего, — сказала Феня. — С тобой говорить — надо поснидать як слидуе.
В эти дни Феня все делала по дому так же старательно, как и прежде, но стала молчаливее, и веселье исчезло с ее лица. Она угадывала каждое желанье отца, но смотрела на него строго, как учитель на ученика, неожиданно схлопотавшего двойку.
Отец не замечал этого или не хотел замечать. Он был занят своими мыслями, открывшимися мне вскоре.
А в это время к нам шла весна, молодая, румяная с морозцу. И отец все садился у окна и вглядывался в нее, и глаза его начинали светлеть и светиться. Я понимал, что он радуется приближению любимого своего времени года.
Еще кружат февральские метели, а подснежник уже подрастает, выбираясь на свет из снежной пелены, укрывающей лесную землю.
Феня приносит подснежники и ставит в стакане на стол. Отец долго их рассматривает. В солнечном луче они прозрачные, будто восковые.
— Они пахнут снегом весны, — говорит отец. — А вот на севере есть маленький цветок, он цветет всю полярную зиму. Сорок градусов, а он дышит и цветет в снегу.
Я вижу этот необычный цветок далекого Севера. Сколько еще неразгаданного на земле! И вот этот северный цветок тоже.
Отцу очень хочется, чтобы и во мне жило это чувство удивления перед красотой мира.
— Ты только погляди, — говорит он, — солнце какое яркое, скоро прилетят птицы!
Вечером он попросил посидеть у него в ногах на диване и стал рассказывать о перелетах птиц.
Мне не спалось в ту ночь. Я вижу, как в африканской степи поет маленькая серая птица. Это соловей из нашего Ботанического сада. Скоро он вернется, наверно, у него два дома: один здесь, а другой там, в африканской саванне. Стараюсь понять, каким образом он находит воздушную дорогу и прилетает к нам, к своему саду, к своему дереву. Понять это почти невозможно.
— Еще никто не знает, — говорит отец, — существует множество предположений, но никто в точности не знает. — Кажется, отец очень доволен тем, что никто этого не знает.
— Может быть, ты откроешь? — спрашивает он. — Всегда хорошо иметь достойную цель в жизни. А разве разгадать тайну перелетов птиц — не достойная цель?
Маленькая птица, у которой такой легкий крохотный мозг, обладает таким загадочным и тонким чувством расстояния, высоты, направления. Оно совершеннее компаса и навигационных приборов.
Ночью я вижу соловья, у которого в груди свой живой компас.
— Вот мы с тобой уедем в лес и поглядим, как возвращаются птицы.
Отец тоже, как большая птица, уставшая в своем тесном доме. На зиму он перелетел в тепло, а теперь его тянет на волю.
— Вот поглядим, сколько где вырубили, — вздыхает он. — А сажать — кто же сейчас будет сажать лес? Спасибо, хоть хлеб сеют.
— Спать, спать! — кричит Феня.
— Пусть еще немного посидит.
Мне так не хочется уходить от отца. Лег бы здесь рядком на стульях, как бы хорошо! Потушили бы свет и потихоньку, чтобы не попало нам от Фени, разговаривали бы.
— Мы с тобой еще побродим по свету, — чтобы Феня не слышала, шепотом говорит отец. — Знаешь, я за пешие путешествия. Сначала куда-нибудь приплыть, приехать, а потом пешком… Куда бы ты хотел?
Не знаю, что сказать. Мне хочется побывать всюду и все увидеть. Но у меня есть давнее желание — открыть хоть один еще не открытый остров, тот, которого нет на карте.
Трудно и неловко признаваться в своих заветных желаниях и мыслях. Шепотом легче, и я осторожно говорю о своем намерении отцу, ожидая, что он сейчас рассмеется.
Но отец вдруг говорит очень деловито:
— Обязательно поедем вместе, это неплохая мысль.