— Да вон же оно, вон тамочки, за акациями, за обрывом, — давилась она от смеха, не желая громко изобличить мое невежество.
Я подбежал к акациям и понял, что о море просто невозможно ничего сказать. Море было такое большое, такое огромное, такое бесконечное, что я не мог больше ни минуты разговаривать со стариком Сгуриди.
Я бросился к глинистому обрыву, с обнажившимся желтым песчаником, солончаками, лебедой и редкими тоненькими гвозди́ками в четыре бледно-розовых лепестка, легкими, как крылья бабочек. Я не без труда спустился вниз.
Теперь море было совсем рядом, набегало на мои изорванные ботинки, пенилось у камней.
Девочка оказалась за моей спиной. Она посмотрела в глаза и спросила с хитренькой улыбкой:
— Ну как, ничего себе? — И конечно же подумала: «Вот оно какое, наше море!»
…Я остался у Сгуриди. Я ходил с его сыновьями за скумбрией; я пил на свадьбе Карлиноса сантуринское; я искал крабов среди прибрежных камней с младшей Сгуриди — Стеллой; я ловил с лодки «Олимпия» на самодур бычков. Но я помнил об отце.
Он сказал: «Я вернусь». Он всегда выполнял свои обещания. Он приедет в Одессу, а меня там не будет.
Я должен во что бы то ни стало разыскать Фаину Аванесовну!
Люди ко мне были добры, но я должен был уйти. Я не мог поступить иначе, и я ушел. Но прежде чем я ушел, я исходил берег бухты, излазал обрывы.
…Через неделю была свадьба Карлиноса. В городах был голод. Крестьян обобрали немцы, потом белая армия. Но рыбаки каждый день уходили в море. Рыбу нельзя отобрать всю, за ловом трудно уследить. Сгуриди знали свое нелегкое ремесло.
Свадьбу праздновали по древнему обычаю. Карлинос вынес невесту из дома ее родителей на руках — маленькую греческую куклу, укутанную в белый шелк и кружево.
Ее посадили в арбу и лицо прикрыли воздушным покрывалом. Один из почетных гостей, винодел, длинноносый и тощий старик, ехал впереди с обнаженной кривой саблей и милостиво приветствовал встречных. Позади арбы шли гости, матери несли маленьких детей.
Когда вернулись из церкви, новобрачных угостили вином. Так начался пир, продолжавшийся весь день и дошумевший на вторые сутки.
Невеста почему-то была очень робка и танцевала, закрывая рукавом искусно разрисованное лицо, а Карлинос гордо и пьяно стучал сапогами по земляному полу.
Между танцами бандурист пел песни. Он сидел среди почетных гостей и наслаждался едой и вином. Я сидел гордый рядом с ним, как его спутник.
Мне, голодному мальчику, все казалось прекрасным. И питэ — пирог, начиненный бараниной, и сардалья — кашица из орехов с чесноком (как сказал Сгуриди, лучшая приправа к сушеной соленой рыбе). Мы ели и наслаждались.
Бандурист спел сначала свадебную песню и со страданием в голосе — строгую про богатого и бедного брата:
Все слушали молча, склонив головы.
Потом он спел о тяжкой женской доле, о вдове, о проданной сестре:
— Да, — вздохнул Сгуриди, — косочка за шестьдесят копеек, а вдовьи нивоньки неоранные лежат.
— Нынче вдов — что в лесу грибов, — ответил бандурист и замолчал.
Потом была во дворе борьба, и старший сын Сгуриди получил в награду голову бычка, которого сварили на свадьбу.
Младший Сгуриди позвал меня в лопухи за клуню и сказал, что на той неделе батька собирается через Днестр в Румынию. И что я поеду с ними. У меня забилось сердце от ожидания чудес.
Но еще до поездки я распрощался с бандуристом.
— Приходи, Василь, до нас. Возвращайся, — сказал Сгуриди. — Мы тебе здесь всегда рады. Куда ты?
— На ярмарку в Овидиополь, а оттуда возвратными дорогами, как чумаки с солью возвертались, на Канев.
— Будь соби, Сашко, здорове́нький, — сказал бандурист и погладил меня по голове.
Он пошел берегом, а чоботеньки, как он говорил, повесил за спину. Волна касалась его больших и красивых ног. Я тоже шагал за ним босиком по песку и легкой волне.
— Гляди, — сказал он, — морская свинья балует.
Вдали кувыркался дельфин.
— Ишь, сукин кот, рыбоглот, кренделя выписывает, — улыбнулся бандурист. — Так вот, Сашко, приставил я тебя к славному дому, вывел на широкую дорогу. Не желай чужого, не жалей своего, живи легко. Здесь будешь — свидимся. Уйдешь до тети — может, тоже свидимся. Свет не так велик, как о нем брешут.