Нюра изливала на меня материнскую нежность, и мне от этого становилось веселей. Но я знал, что скоро должен уйти.
Иногда она не появлялась по нескольку ночей и дней кряду. Я сам варил себе на керосинке скудную еду, резал помидоры, кипятил морковный чай.
По воду ходил к колодцу брошенной дачи. Цепь с ведром скользила по барабану с грохотом в черную глубину. И потом я долго крутил за ручку барабан, и тогда тяжелое ведро понемногу ползло вверх. Я ставил его на тесовый борт колодца и с удовольствием пил холодную, чистую воду. И здесь, как у моря, почти совсем не было людей, и этот грохот цепи на барабане был единственным звуком, рожденным руками человека, все остальные принадлежали птицам, кузнечикам, ветру, траве. И это подчеркивало безлюдность и пустынность тех мест в то лето. И казалось, что я живу один в огромном и пустынном мире. Я и Нюра. И в этот мир еще приходят тетка Анна и Вася, и больше в нем нет людей. А все люди далеко, там, где еще стреляют, а может быть, уже и бросили стрелять, где родилась новая справедливость, новое понимание жизни, где люди стали другими и где теперь все будет по-другому. Но будет ли в новом мире мой отец, увижу ли я когда-нибудь Феню, и старого доктора, и Колю Беженку, — этого я не знал.
С брошенной дачи к нам приблудился рыжий котенок. Он ловил кузнечиков, гоняясь за ними бесконечно длинными днями. Иногда он с удивительным изяществом играл со своей тенью. За мной он тоже бегал, задрав хвост с воинственным видом. Мы привыкли друг к другу.
Прошло дня четыре — Нюра не приходила. Я забеспокоился. Мне теперь было неприятно по ночам на широкой постели. Хотя я привык к ее отлучкам, на пятый день собрался за три версты в деревню к тетке Анне. Но не пришлось. Заявился Вася.
Он молча сел к столу и посмотрел на меня внимательно, с любопытством. Потом спросил:
— Эх, смотрю, легкая у тебя жизнь. Ты за Нюрку слыхал?
Я заволновался.
— А где тетя Нюра?
— Понимаешь, какая штука, — сказал он и почесал в кудрявой голове, — взяли Нюрку в Одессе. Она чевой-то наскандалила. Такая бывает скандальная, когда выпьет, ну прямо смотреть трезвому страшно. А власть новая, народная милиция строгая. Не больно уважает ейных сестер. Засыпалась, говорят, с треском.
Он мрачно посмотрел на чистенькую постель нашу, на стол, покрытый вязаной скатеркой, на комод с маленьким зеркалом и с сожалением в голосе сказал:
— Легкая баба была, душевная, — и добавил: — Здесь будешь проживать или куда пойдешь?
— Мне надо разыскать мою тетю. Но до Одессы мне еще не дойти.
— Этому можно помочь. На лодке довезу до самого города, только там теперь одна голодуха.
Верный друг
Собираясь плыть в Одессу, я спросил Васю, не возьмет ли он себе котенка. Он сказал, что ему некогда возиться с этой рыжей паскудой, и я взял его с собой.
Уже в лодке Вася спросил меня, что я собираюсь жрать в Одессе, и, так как я не мог ответить на этот вопрос, он сунул мне половинку каравая домашнего хлеба и низку соленых скумбрий.
О Нюре он не сказал ничего определенного: «Теперь, может, в тюрьме сидит. Хрен ее найдешь. Сама даст весточку».
Больше мы не разговаривали.
Вася поднял парус, и хотя он обещал доставить меня еще засветло, мы, против ветра галсируя, добрались только с темнотой.
Город лежал во мраке. Не было электричества. В темноте мелькали тусклые огоньки. Свежий ветер рвался к пустынному порту. Над обрывами гнулись и шумели деревья.
— Неохота мне тебя к ночи высаживать, да я должен возвращаться аж на Третий Фонтан, — сказал Вася. — Ты как-нибудь поночуй, а утром пойдешь искать свою тетю.
Он высадил меня на городской пляж, сказал, что здесь можно найти какое-нибудь жилье поблизости. Сказал, чтоб я приезжал узнать о Нюре, а что если я ему понадоблюсь — он меня найдет.
Я объяснил, что буду жить на Ланжероновской.
Мы пожали друг другу руки и расстались.
Я посмотрел вслед белой Васиной лодке, которая в честь Нюры была названа «Нюркой». Когда она скрылась в темноте, я медленно пошел по песку пляжа к городу. В сумке Стеллы у меня были хлеб и скумбрия, так что мои дела не были из рук вон плохи. Быть может, я был даже богачом в этом голодном городе. И за пазухой у меня была живая душа — Рыжий, который пригрелся за дорогу и спал.
На пляже я нашел старое плетеное кресло с плетеной крышей от солнца. Оно походило на высокий улей или на лодку, поставленную на корму. Я решил в нем переночевать, а завтра отправиться на поиски Фаины Аванесовны. Повалил кресло на песок, забрался под плетеную спинку и оказался в тесном домике без окон и трубы. Ветер продувал его, но все же в нем было теплее. Ночь не была холодной. Я съежился, поджал под себя ноги и заснул.