Соколок первым делом подошел к окну, потянул раму. Окно сначала не поддалось, но Соколок открыл его и сел рядом со мной на пол.
— Может, в приют пойдешь? Туда лучше на зиму садиться. А до зимы еще далеко.
— Мне надо найти Фаину Аванесовну.
— Она тебе кто?
— Тетка.
— Ну, может, прокормит. Адрес знаешь?
— Живет на Ланжероновской. Вот дома не знаю.
— Можно разыскать. Топай по дворам и кричи — Фаина Аванесовна! Ну как? Уходим?
— Уходим, — сказал я.
Мы без труда выбрались в сад. Сад был тихий, небольшой, с зеленым забором. Мы перебрались через забор на улицу. Котенок сидел у меня под блузой на животе и не мяукал.
В первом же дворе на Ланжероновской к нам подошел длинный «Дядя, достань воробушка» в черной пелерине и соломенной панаме и сказал:
— Нечего тут орать, мальчики. Я здесь всех жильцов знаю, нет тут никакой Фаины Аванесовны. Идите своей дорогой.
— Пошли, — сказал Соколок. — У меня времени мало.
В другом дворе какая-то тетка высунулась между горшков с цветами в открытое окно и крикнула:
— Это еще какая Фаина Аванесовна? Мабуть, которая в булочной Амбатьела?
Снизу ответила ей дворничиха, что та уж наверняка не Аванесовна и, кажется, не Фаина, а что нам лучше проваливать, потому что людям и без нас здесь тошно.
Следующий двор был пуст. И сколько мы ни кричали — ни одна живая душа не откликнулась.
Так мы ходили до полудня.
— Ты только не психуй, — сказал Соколок. — Сейчас народ кто где: кто на службе, кто еще по каким делам ушел. Давай немного закусим.
Мы сели в пустом и глухом дворе на скамеечку под акацией. Старая акация укрыла нас в своей тени, как в шатре. Мы разделили весь мой хлеб и рыбу и с удовольствием стали есть. Но мы мерзли ночь, мы устали, и нам этого было мало.
И тогда Соколок взглянул на меня дружески, на его лице появилось что-то вроде мягкой улыбки. Он сказал, что и свою часть предлагает в общий котел. Потом он посмотрел взволнованным голодным взглядом на хлеб и рыбу в своей жокейке и добавил:
— Ну, самую маленькую корочку себе оставлю. Дружить так дружить!
И мы продлили наш пир.
— Это тебе не приютская каша, — сказал Соколок с набитым ртом.
Котенок тоже получил свою порцию и стал возиться с рыбьим хвостом.
Потом мы продолжали свое путешествие. Ребята, которых мы встречали во дворах, не знали Фаины Аванесовны. На улицах появились люди, похожие на служащих. Они торопливо шли со своими папками, портфелями и корзинками.
Наступил вечер. Теплый и стремительный вечер с дрожащей на ветру листвой.
— Ну вот что, — сказал Соколок, — ты теперь лучше заходи в парадные, звони и спрашивай. А через час жди меня на этой скамейке. А я отлучусь, у меня дело есть.
Он ушел. Я отправился звонить из дома в дом. Через час я вернулся на скамью. Я ждал час, два, три. Он не возвращался. Соколок не вернулся. Но я и сейчас верю, что если бы не обстоятельства, мне неизвестные, может быть изменившие всю жизнь Соколка, он обязательно вернулся бы. Между нами родилось то, что живет всю жизнь.
У Соколка родилось это чувство, когда он отдал свою часть в общий котел. Это ему было, вероятно, нелегко, мучительно нелегко. Но он это сделал, доказав свою дружбу самой высокой бескорыстностью по тем временам. Тут не имеет значения, что он взял свою часть у меня. Она уже принадлежала ему, и я не делал попыток это оспаривать.
Дружба — всегда вера в человека, и я никогда не торопился разочаровываться и по большей части был прав. Я сожалею об утрате этой дружбы, так быстро соединившей нас. Тогда эта утрата была для меня тяжелой. Я остался один. Нигде и никогда впоследствии я не встречал Соколка, научившего меня бескорыстию в дружбе.
Убедившись, что Соколок не вернется, я обошел десяток домов и, когда входил в одиннадцатый, — совсем отчаялся. Теперь я был уверен, что забыл и название улицы. Я сделал последнюю попытку. Спросил женщину с портфелем, входившую в дом, не знает ли она Фаину Аванесовну.
— А зачем тебе, мальчик? — спросила она, посмотрев на меня внимательно.
— Я ищу ее, — сказал я. — Мы ехали к ней с папой. И вот я наконец добрался до Одессы…
— Боже мой! — воскликнула женщина и уронила портфель. — Тебя зовут Саша?
Я удивился, что она знает мое имя.
— Так ведь я же Фаина Аванесовна! Боже мой, в каком ты виде! На кого ты похож! И где твой папа?
Сердце у меня забилось, и я беззвучно заплакал. Я стоял с котенком в руках и давился слезами.
— Боже мой! Что же это такое? — сказала Фаина Аванесовна. — И с какой стати мы с тобой разговариваем на улице, мой бедный, мой дорогой! Ты меня, конечно, не знаешь, но это совершенно неважно. Я-то о тебе очень хорошо знаю, твой папа мне обо всем написал. Ты ужасно похож на отца, ну как две капли воды. Боже мой! Зачем же мы тут стоим, пошли в дом. Какой ужас… Какой ужас!..