Арсений Алексеевич сказал:
— Я приехал сюда, чтобы набрать добровольцев для защиты Советской власти. Нам надо отобрать человек тридцать…
Добровольцы нашлись сразу же, и даже больше, чем было нужно. Разве хотелось кому-нибудь отдавать обратно помещику землю и потерять надежду на хорошую жизнь, которую должны были построить рабочие и крестьяне под руководством своего, народного правительства?
Я, конечно, тоже решил записаться. Для этого встал пораньше утром и вместе со всеми отправился на призывной пункт, который находился в Славской волости Кашинского уезда Тверской губернии.
Писарь, который регистрировал добровольцев, спросил у меня:
— Сколько лет?
— Семнадцать!
— Уходи, мал еще…
Пришел я убитый к Арсению Алексеевичу. Он посоветовал пойти еще раз и сказать, что мне восемнадцать лет, Так я и сделал.
— Сколько лет? — спросил писарь.
— Восемнадцать…
Он записал меня, выдал документы. Когда бумажка была в руках, я не выдержал и сказал ему, приготовившись бежать:
— А мне семнадцать…
— Ну и черт с тобой…
Так я до сих пор и числюсь по документам на год старше, чем есть.
Когда пришел домой и сказал, что записался в добровольцы и буду сражаться за землю и народную власть, бабушка и мачеха — в слезы. Потом собрали в дорогу, отец дал три рубля, свои сапоги, часы, и мы, тридцать парней во главе с Арсением Алексеевичем, двинулись пешком, тридцать пять километров, до Кимры-Савелова, где сели на поезд, и приехали в Москву. Разместили нас в Лефортовских казармах. Мне удалось устроиться на третьем этаже нар. Это было самое удобное место. Конечно, ни о каких матрацах, подушках или одеялах тогда и речи не могло быть. Спали на досках, прикрывшись шинелькой. Между досками были оставлены большие, в палец толщиной, щели, чтобы туда проваливались клопы. А так как их была тьма-тьмущая, то, понятно, хуже всех было тому, кто спал внизу.
Через несколько дней нас переодели и зачислили в 1-й Тульский добровольческий отряд. Начались занятия. Нас обучили, как заряжать и разряжать винтовку, на том учеба и закончилась.
К концу мая — началу июня нашу роту в составе двухсот пятидесяти добровольцев под командованием Арсения Алексеевича Лебедева отправили в Языковскую волость Тульской губернии на подавление мятежа, который, как рассказывал нам Арсений Алексеевич, вспыхнул там потому, что кулаки и зажиточные крестьяне не хотели отдавать излишки хлеба для голодного населения городов. Этим поводом воспользовались контрреволюционеры. Они организовали и вооружили банду, которая жестоко расправилась с советскими работниками. Мы должны были разгромить банду, вывезти излишки хлеба и навести революционный порядок.
Вот тут-то, в первой небольшой стычке с бандитами, когда стали стрелять, я испугался. Кругом свистят пули, кого-то ранило, тот кричит в беспамятстве. Я и стал палить в воздух, совсем растерялся.
Подбежал ко мне Арсений Алексеевич, схватил за шиворот.
— Беги в цепь! Убью труса!!!
Какая цепь? Что это такое? Я о ней и не слыхал никогда…
— Рой окоп!
Какой такой окоп? Сказал бы — яму, я б и понял…
Отделенный командир показал мне, как надо рыть окоп, так я от страха за короткое время в метр бугор насыпал!
В это время бандиты усилили обстрел. Я увидел, как наши побежали, и кинулся вслед за ними, на ходу бросив котелок и. лопатку. Добежал до куста, сел за него и думаю: «Чего ж это я котелок бросил, а ложку пожалел? Без котелка на что она мне нужна…»
Слышу, кто-то кричит:
— Спасайся кто может!
Выскочил я из-за куста, но меня задержал командир пулеметного взвода.
— Держи ленту!
Пулемет его затарахтел, бандиты, что бежали за нами, остановились, попадали. Когда же патроны кончились, командир приказал:
— Вынимай замок!
Какой такой замок? Я их только на амбарах и видел… Набросали мы с ним земли в короб, он вытащил какую-то железку из пулемета, закинул подальше в кусты, и мы с ним побежали.
Через несколько минут видим, догоняют нас всадники.
— Стой!
Мы остановились…
Было бы это чуть позже, когда я научился метко стрелять, я б их всех в минуту уложил из той винтовки, которая была со мной. Тогда же попали мы к бандитам в плен.
Разместили нас в сарае. Утром велели перейти в конюшню, которая отстояла от сарая метров на сто, а сами стали живым коридором между конюшней и сараем. Пока мы бежали сквозь строй, били нас чем попало. У меня до сих пор на лбу шрам. Кто-то здорово саданул железкой.
Перегоняли из сарая в конюшню и обратно утром и вечером и каждый раз били. Продолжалось это несколько дней. Ночью солдаты постарше, поопытней, которые были среди нас, сговорились, убили часового, и мы убежали. Всю ночь пробирались стороной и часов через пять-шесть добежали до города Черни. Туда же пришел латышский революционный отряд. Помню, как поразили меня латышские стрелки спокойствием, дисциплиной. Тогда я еще не знал, какую большую помощь оказывали революции наши латышские братья по классу.