Когда я снова попал в отряд, то винтовку мне не дали, а назначили в пулеметный взвод вторым номером. Назначить назначили, а пулемета я не знал. Сказали, научишься в бою…
В одном из последних боев с бандитами я убедился, что за грозное оружие пулемет в умелых руках. На колокольне засел пулеметчик противника и долго не подпускал наших.
Подошла наша артиллерия, открыла по колокольне огонь, и все мимо, даже рядом снаряды не пролетают. Очевидно, артиллеристы были такие же, как я пулеметчик.
Тут выходит из толпы крестьян, которая наблюдала за боем, старичок.
— Есть у кого коробок спичек?
Коробок нашелся, он перед глазами его повертел на оттянутой руке, что-то пошептал и подсказал артиллеристам, как надо стрелять. Действительно, третьим же снарядом уничтожили пулемет.
Потом я узнал, что старичок этот — бывший солдат-артиллерист. С тех пор старался быть поближе к опытным нашим солдатам, учился у них.
После того как мятеж был подавлен, нас оставили помогать убирать помещичий хлеб. Вместе с крестьянами мы, кроме того, два-три раза в неделю в составе продотрядов выходили на железнодорожный путь, останавливали поезда и отбирали хлеб у мешочников.
Сложное было то время. Сейчас, конечно, понимаешь, что, возможно, в чем-то был неправ, может, когда и обидел невинного человека. Но в то время главное было — получить хлеб для голодных городов. Мешочники же в основном были спекулянтами. Бедному человеку не на что скупать продукты. Он сам сидел голодный.
Проверка наша, понятно, была примитивной: руки белые, нерабочие — буржуй, отдавай хлеб. Вшей нет, рубашка чистая — буржуй, отдавай хлеб.
Так или иначе, а с каждого поезда удавалось нам снимать тонны хлеба и другие ценности. Все это под усиленной охраной отправляли в Питер и в Москву.
К сентябрю весь хлеб с помещичьей земли был убран и наш отряд вошел в 7-й Тульский добровольческий полк. Вскоре полк отправили на фронт в район города Лиски, где шли серьезные бои с бандами генерала Краснова.
Здесь я принял свой первый настоящий бой, который запомнил на всю жизнь.
Был я в тот день за пулеметом уже первым номером. Но вот что меня подвело: сзади стояла пушка-трехдюймовка. Она бахнет — я голову в плечи и к земле. Только открою глаза, чтоб поглядеть, где противник, она снова бахнет — я опять к земле. Никак не мог понять, что это наши стреляют… поверх меня. Все казалось, противник по мне бьет.
Арсений Алексеевич подбежал ко мне.
— Огонь!!!
А я противника не вижу, голова-то у земли. Куда стрелять?
— Огонь!!! Убью…
Поднял я голову от затыльника, смотрю, на нас идет цепь, открыл огонь.
В этом первом бою я удивился, не почувствовав никакой жалости к противнику, как в драке: или он тебя, или ты его.
Помню, как в районе Луганска первый раз в жизни мы увидели танк. Он не стрелял, а, видимо, пущен был беляками, чтобы нагнать на нас страху. И действительно, танкист нарочно наезжал танком на хаты, деревья. Только треск стоял. Долго он нас гонял, пока кто-то из бывалых солдат не подорвал его гусеницу гранатой. Танк сразу же остановился. Мы подбежали к нему и что только ни делали: и штыком кололи, и с близкого расстояния стреляли! Больше за всю гражданскую войну я танков не видел.
Почти каждый день участвовали мы в боях. Началась зима. Стало еще тяжелее. Сейчас даже трудно представить себе, как это мы выносили такой холод и голод. Давали нам в день сто граммов плохого хлеба и кое-когда приварок — жиденькую кашу на воде или суп. В основном же обходились хлебом и водой. Одеты были тоже хуже некуда. Кто в лаптях, кто в чувяках, шинелишки старые, худые, протертые.
Хочется привести текст листовки, которую в те годы выпустило Политуправление республики, обращаясь к красноармейцам:
«Береги одежду и обувь, красноармеец! Вся Россия раздета и разута. Враг-капитал окружил нас стеною, отрезал от остального мира, не дает наладить производства.
Только победа, окончательная победа даст нам возможность пустить в ход фабрики и заводы, только после победы мы будем одеты и обуты как следует.
Пока же нам всем приходится донашивать одежду и обувь.