— Опять назначили меня Дика за хвост вертеть, — говорил Светлышев с нескрываемым раздражением. — Тренировать его, видите ли, надо, а мне тащись черт знает куда ночью по колено в грязи. Будь моя воля, всех бы собак поразгонял. Только возня с ними да излишние расходы. Сейчас граница, сам капитан говорил, не та, что до войны. Сейчас век техники. Очень даже прекрасно и без собак можно обойтись.
— Ну это уж ты, Витя, загнул, — рассудительно сказал кто-то. — Сигнализация сигнализацией, а не придумали еще такую машину, чтобы нарушителя по следу искала. Попробуй поищи, да ночью, в туман, в дождь… Не согласен я с тобой, Витя, рано овчарок со счетов сбрасывать. А насчет тренировки просто скажу: сачок ты, лодырь, попросту говоря. Любишь чесать правым локтем за левым ухом. Не хочется след прокладывать, вот и заныл. И еще я тебе, Витя, посоветую, легче ты с такими «теориями». В штабе войск не хуже твоего разбираются, что нужно для границы и что не нужно…
Обидно стало Смолину. Вроде бы не напрасно он с Диком государственный хлеб ест, а тут, оказывается, вот какого о них мнения. Смолину даже курить расхотелось, он повернулся было уходить, а потом зло взяло: «Да что мне Светлышев? На каждый роток не накинешь платок. Овчарок ему, видите ли, захотелось упразднить! А пораскинул бы мозгами, подумал как следует, тогда уж наверняка не молол бы подобной ерунды».
Смолин согнал с лица сердитое выражение, вошел в сушилку. Светлышев не ожидал появления Смолина. По веснушчатому лицу заметалось смущение. Кто-то лениво-насмешливо протянул:
— Продолжай, Витя, чего же ты замолчал? Язык, что ли, проглотил?
— Иди ты знаешь куда? — выдавил, заикаясь, Светлышев. И, набычившись, вышел из сушилки.
2Став сверхсрочником, Смолин переехал жить в село, что раскинулось в полукилометре от заставы. Комнатушка была небольшая, в одно окно, но он был счастлив. Любимая работа, книги, товарищи…
Каждый день на рассвете, едва хозяйский петух начинал свою песню, Смолин выходил на проверку участка границы. Семь километров до стыка с соседней заставой и семь обратно. Пусть перехватывает дыхание мороз, пусть хлещет проливной дождь, обрушивая на землю потоки темной тяжелой воды, пусть непролазная слякоть… Зимой и летом… Осенью и весной…
Хозяйка, добродушная, суетливая старушка, полюбила своего скромного немногословного квартиранта. Она быстро привыкла к тому, что он уходит чуть свет. Привыкла, что и в ночь, и в полночь запыхавшийся связной прибегает с заставы и торопливо стучит в оконную раму: «Тревога, товарищ старшина!» Привыкла видеть его урывками, а то и вовсе не видеть сутками, не зная, где он и что с ним.
Смолин проснулся, как обычно, ровно в четыре. Будто кто-то встряхнул за плечо. Поднимайся, Саша! Время!
По солдатской привычке быстро оделся и, неслышно притворив за собой дверь, вышел из избы.
Младшим наряда к Смолину был назначен Светлышев. После памятного разговора в сушилке Смолину не очень-то хотелось иметь такого помощничка. Но… Светлышев так Светлышев! Язык у него, конечно, как на шарнирах, но, положа руку на сердце, нельзя сказать, что совсем уж никудышный солдат.
…Над головой плыли налитые дождем облака. Где-то далеко-далеко на западе рокотал гром и всплескивались молнии. Светало.
По влажной, лоснящейся дозорной тропе Смолин и Светлышев спустились в низину. И тут вдруг — ох уж это «вдруг», без которого никак не обойдешься! — Смолин заметил кабаньи следы. Присел на корточки, принялся рассматривать.
Подошел Светлышев. Прищурившись, бросил взгляд.
— Да чего сомневаться, товарищ старшина? Ясно, секач прошел. — На тонкогубом лице улыбка всезнающего человека. — Правильно я говорю?
Смолин не ответил, не обернулся, только подумал: «Посмотри внимательней, торопыга! Тебе ясно, а мне не ясно, голова ты, два уха».
— Отпечатки копыт по размеру маленькие, заостренные… — размышлял вслух Смолин. — Кабан, стало быть, молодой… Вмятины должны быть неглубокие. Так? Так. А они какие? — он поднял глаза на Светлышева и, словно возражая себе, еще дважды повторил: — А они какие?
Светлышев чуть передвинул на ремне ракетницу.
— Ну, глубокие… — процедил сквозь зубы и упрямо добавил: — Может, потому, что земля сырая…
— Это еще не все, — говорил Смолин, как обычно, спокойно и негромко. — Кабан оставляет сдвоенные следы. Кроме «главных» копыт, отпечатываются еще и боковые копыта. А их, товарищ Светлышев, не видать… Нет, не кабан прошел! Не кабан…
Светлышев виновато, исподлобья, взглянул на Смолина. Прав старшина, на все сто процентов прав. Возразить нечего. Не оборвал, не снял стружку за скороспелые выводы, а растолковал, как на занятиях. Видать, совсем не сердится за тот разговор в сушилке. Смолин доложил на заставу: