Смертоносный хвост плетью обжег стену, сворачиваясь в тугой клубок, чтобы случайно не задеть мальчишку. Черная Вдова оказалась рядом. Краш чувствовал на лице спокойное, прохладное и отнюдь не смрадное дыхание твари. Всякий раз он ждал жаркого зловония – и всякий раз удивлялся, не ощутив его.
Мускус и тлен.
Запах, которым тянуло из лаза под потолком.
Никто не смог бы сказать, была ли Черная Вдова, реликт далеких эонов, по-настоящему живой с точки зрения теперешнего мира.
Влажный раздвоенный язык коснулся лица Краша, слизывая грязь и пот, затем скользнул ниже: шея, грудь, живот… Мальчик без лишней спешки поворачивался, давая Черной Вдове возможность облизать пленника с ног до головы. Если бы пару месяцев назад кто-нибудь сказал, что ему придется мыться подобным образом – он бы счел, что собеседник рехнулся. Впрочем, еще вопрос: насколько сохранял здравый рассудок сам Краш, подставляя тело ласкам «вдовьего» языка?
Закончив «омовение», Черная Вдова отстранилась. На Краша в упор глянул круглый, светящийся медовой желтизной глаз. Взгляд древнего существа звал поддаться и раствориться без остатка в потаенных глубинах чудовищного тела и разума. Провал зрачка пульсировал смоляной кляксой, неуловимо меняя форму. В темной пучине клубился рой бриллиантовых пылинок, исчезающе малых огоньков – словно там были скрыты тайны Вселенной, затягивающие чужую душу в омут…
Невероятным усилием Краш опустил глаза, уставясь в пол, – как раз в тот момент, когда Черная Вдова вдруг мигнула, обрывая наваждение.
«Она поняла! – сообразил мальчик. – Поняла, что я не выдержу ее взгляда…»
Похоже, тварь испытывала к узнику привязанность сродни материнской. Но страшней всего было другое – кажется, узник постепенно начинал отвечать ей взаимностью!
Слипшиеся после «омовения» волосы на голове Краша встали дыбом. Нет, только не это! Он согласен терпеть ласки Черной Вдовы, питаться млечным соком, раз уж ничего другого ему не осталось, – но любить монстра-людоеда?! Ни за что! Он человек, он не способен на такую любовь!
Мальчик попытался вызвать в памяти образ своей матери, которой не видел с момента нападения на деревню. Но тело твари придвинулось, окружило, прижимая его к себе, – и образ, не оформившись до конца, безмолвно канул в небытие.
Наступило время кормления.
Гладкие аспидно-черные чешуйки на брюхе Черной Вдовы встопорщились, раздвигаясь и щекоча тело Краша. Меж ними выдвинулись десятки плотных мясистых бугорков. Краш медлил, хотя голод и жажда резко усилились. Инстинктивно он старался оттянуть главный момент, но знал, что не выдержит – рано или поздно припадет губами к одному из сосцов.
С третьего или четвертого раза тварь, объявляясь в пещере, сумела дать понять узнику, что от него требуется. Голод, ставший к тому времени нестерпимым, и напор чужой воли толкнули Краша на этот безумный шаг. Его едва не стошнило от омерзения. Он сумел сделать лишь пять-шесть глотков – и Черная Вдова, почуяв состояние «приемыша», быстро убралась из темницы.
В следующие разы было легче.
А теперь Краш с нетерпением ждал очередного визита Черной Вдовы. Вязкий и кисло-терпкий «млечный сок» до сих пор вызывал у него рвотные позывы при первом глотке, но мальчик легко подавлял их, продолжая сосать. Вскоре он отваливался от брюха твари, как сытая пиявка, глаза начинали слипаться, и Краш уже не видел, как хозяйка Шаннурана покидает пещеру.
Что ж, это кормление не стало исключением.
…Пленникам дали ненадолго забыться беспокойным сном. Вскоре Краш ощутил, что его куда-то волокут по черным тоннелям, в непроглядной липкой темноте. Он не вполне понимал: сон это или явь? Оставались глаза открытыми или нет, окружающий мрак ничуть не изменялся.
Скоро впереди замерцал призрачный зеленоватый свет, и процессия живым ручейком влилась в опрокинутую чашу подземного зала.
Колоссальный купол терялся в вышине. Трудно сказать, был ли зал, потрясающий воображение, творением одной Природы, или здесь поработали человеческие (а, возможно, и нечеловеческие!) руки. Сталактиты и сталагмиты торчали клыками Левиафана, истекая звонкой капелью. Кое-где они срослись в причудливые колонны, соединив пол и потолок. Стены во многих местах покрывала губчатая масса, напоминая плесень, разросшуюся в теплом и влажном климате.
Холодные сполохи бродили по стенам, образовывая над головами перламутровое облако. В его отблесках а'шури, собравшиеся в зале, походили на толпу восставших из гроба мертвецов – почти нагие, приземистые, коренастые, с бледными, исполненными сладострастного ожидания лицами. Похоже, гнилостное мерцание плесени являлось единственным светом, который легко выносили их глаза, привыкшие к кромешной тьме.
Слитное дыхание толпы служило фоном для музыки, ритмичной и заунывной. Низкие, утробные звуки и тягучий ритм заставляли внутренности нервно вибрировать. Краш не сразу увидел в руках у ближайших а'шури тугие меховые бурдюки, откуда торчали короткие и толстые трубки. В первый миг он решил, что это какие-то животные. Его передернуло от отвращения: а'шури время от времени подносили «животных» ко рту и дули в них!
А трубки гнусаво ныли в ответ.
Пленников, шестерых взрослых и полторы дюжины детей от пяти до двенадцати лет, подвели к треугольному алтарю в центре зала. Их выстроили вдоль сторон каменного треугольника, испещренного загадочными рунами: взрослых – отдельно, детей помладше – отдельно, и наконец – тех, кто постарше.
В этой группе Краш оказался вторым с краю.
Рокот мохнатых инструментов усилился. Плесень на стенах вспыхнула ярче, и сильный, неожиданно глубокий голос затянул:
– Х'орбар фузган!
– А'шур ниган! – хором откликнулась толпа.
– Х'орбар фузган!
– А'шур ниган!..
Во мраке одного из тоннелей, выходивших в пещеру, что-то шевельнулось. Вглядываясь в извивающуюся темноту, Краш мельком отметил, что а'шури избегают толпиться у этого тоннеля. От него к алтарю вел широкий проход, освобожденный толпой.
Мигом позже тоннель вспучился расцветающим черным лотосом, рождая из себя создание, какого Краш не видел даже в самых кошмарных снах. Шестилапый гигант, длиной не менее тридцати локтей, извиваясь всем телом, двинулся к алтарю. Вокруг головы чудовища покачивался венчик жадно извивающихся щупальцев; хвост разделялся на семь змеевидных отростков, каждый из которых оканчивался смертоносным жалом, на манер скорпионьего; в пасти влажно блестели кроваво-красные клыки. Тварь не спешила, растягивая удовольствие, наслаждаясь беспомощностью застывших у алтаря жертв.
Никто из людей не мог двинуться с места или закричать – пленников парализовало страхом, а может быть, гипнотическим взглядом демона преисподней.
– Х'орбар фузган! – возликовала толпа.
Не в силах отвернуться, закричать, убежать, Краш закрыл глаза, чтобы не сойти с ума. Дальнейшее он мог только слышать. Кажется, у остальных не хватило сил даже на это.
Завораживающий шелест чешуи, вкрадчивый скрежет когтей по камню пола. Смолкла терзающая нутро музыка, но тишина не принесла облегчения. Мальчик ощущал тварь совсем рядом; тело, покрывшееся «гусиной кожей», сотрясал непроизвольный озноб.
Сдавленный, полузадушенный крик – и следом всхлип, короткий и влажный. Не думать, не пытаться даже представить, что означают эти звуки! Гул толпы…
Мокрый и гибкий хлыст коснулся груди – ощупывая, примеряясь. Краш перестал дышать, желая притвориться мертвым и понимая всю бесполезность своих усилий. Тварь медлила. Мальчик представил, как она не спеша разевает пасть, готовясь поглотить очередную жертву, – и сознание не выдержало.