Прошло три немых дня. На четвертый, рано утром, так случилось, что Альбинус остался без надзора. Поль только что уехал в полицию (надлежало кое в чем разобраться), прислуга была в своей комнате, а Элизабет, не спавшая всю ночь, еще не выходила из спальни. Альбинус, в мучительной жажде немедленного действия, пошел ходить по квартире, ощупывая мебель и косяки. Уже некоторое время звонил в кабинете телефон, и это напомнило о том, что есть возможность что-то узнать: кто-нибудь, несомненно, сможет сказать, вернулся ли художник Рекс в Берлин. Но он не помнил ни одного телефонного номера и, более того, чувствовал, что не сумеет выговорить этого имени, хоть оно и такое короткое. Звон телефона между тем становился все настойчивее. Альбинус ощупью добрался до стола, снял незримую трубку…
Смутно знакомый голос спрашивал господина Гогенварта, то есть Поля.
— Нет дома, — ответил Альбинус.
Голос замялся и вдруг бодро сказал:
— Это вы, господин Альбинус?
— Да, да, а вы кто?
— Шиффермиллер. Я только что звонил в контору к господину Гогенварту, но его еще не было. Я думал, что успею застать его дома. Как удачно, что вы тут, господин Альбинус.
— А в чем дело? — спросил Альбинус.
— Видите ли, вероятно, все в порядке, но, как-никак, я почел своим долгом… Дело в том, что сейчас заехала сюда фрейлейн Петерс за своими вещами. Я ее пустил в вашу квартиру, но я не знаю… может быть, какие-нибудь распоряжения…
— Все в порядке, — сказал Альбинус, с трудом двигая губами (они одеревенели, как от кокаина).
— Что вы говорите, господин Альбинус?
Альбинусу стоило большого труда заставить себя повторить более четко: «Все в порядке», после чего дрожащей рукой он повесил трубку.
Он пробрался обратно в свою комнату, открыл священный комод, затем ощупью вышел в переднюю, хотел было отыскать трость и шляпу, но это выходило слишком долго, и он решил обойтись без них. Поспешно поглаживая края ступеней подошвой, скользя ладонью по перилам и бешено бормоча что-то, он спустился и вот оказался на улице. Что-то холодное, колкое закапало на лоб: дождь. Он вцепился в железо палисадника, отчаянно мечтая услышать гудение таксомотора. Вот — неторопливый и влажный шелест шин. Он крикнул, но звук, не обращая на него никакого внимания, ускользнул прочь.
— Хотите, я помогу вам перейти? — предложил приятный женский голос.
— Ради Бога, автомобиль, — взмолился Альбинус.
Снова приблизился звук шин. Кто-то помог ему влезть и захлопнул дверцу. (На четвертом этаже отворили окно, но было уже слишком поздно.)
— Прямо, прямо, — тихо произнес Альбинус, а когда уже автомобиль тронулся, он постучал пальцем по стеклу и сообщил адрес.
«Буду считать повороты, — подумал Альбинус. — Первый — это, вероятно, Моцштрассе». Слева заскрежетал и звякнул трамвай. Альбинус повел рукой вокруг себя, ощупывая сиденье, переднюю стенку, пол, пораженный внезапной мыслью, что, быть может, кто-нибудь сел вместе с ним. Опять поворот — это, должно быть, Виктория-Луизе-плац. Или Прагер-плац? Сейчас будет Кайзер-аллее.
Таксомотор остановился. Неужели приехали? Не может быть. Просто перекресток. Еще по крайней мере пять минут езды до… Но дверца открылась.
— Пятьдесят шестой номер, — сказал голос шофера.
Альбинус вышел на панель. Перед ним в воздухе, радостно приближаясь, появилось полное издание того голоса, который только что звучал в телефоне. Шиффермиллер, швейцар дома, сказал:
— Так неожиданно, так приятно, господин Альбинус. Фрейлейн Петерс у вас наверху, она…
— Тише, тише, — пробормотал Альбинус. — Заплатите тут. У меня с глазами…
Он наткнулся коленом на что-то звонкое и как будто валкое — детский велосипед, может быть.
— Проведите меня в дом, — сказал он. — Дайте мне ключ от моей квартиры. Скорее же. Теперь введите меня в лифт. Нет, нет, оставайтесь внизу. Я один поднимусь. Я сам нажму кнопку.