Поставив колхоз на ноги, она вернулась, снова пошла работать в редакцию «Колхозного села» и параллельно училась на вечернем отделении сельскохозяйственной академии: после работы в колхозе решила расширить свои знания в сельском хозяйстве. Ей уже было за пятьдесят. Как она успевала, где брала силы?! Эта женщина за всю жизнь ни разу не была в отпуске, она вообще, никогда не отдыхала, даже будучи беременной, работала до последнего месяца.
Когда я задавал себе вопрос, откуда в Майе столько необъятной доброты и самоотдачи, то сам же на него и отвечал: от матери, от Александры Сергеевны, которая при своей сумасшедшей занятости всегда находила время кого-то проведать, поддержать, помочь, тайком от мужа отрывая деньги от скудного семейного бюджета. Если говорить об идеальных коммунистах, которые в то время уже давно деградировали, то именно она была этой «последней из могикан», образцом трудолюбия, честности и бескорыстия.
Через год после её возвращения из деревни, к ней стали приезжать посланцы из колхоза, как ходоки к Ленину, с мольбой и призывом: «Саня, вернись! Вернись, Саня – он опять всё пропил!» (Это – о новом председателе).
Теперь ещё немного о Ефиме Наумовиче. Подлечившись и отдохнув после заключения, он тоже развил бурную деятельность: помимо редакторской работы на киностудии, стал читать лекции от Общества «Знания» и превратился в крупного политического обозревателя и партийного пропагандиста. За что и был наказан.
Когда ему стукнуло шестьдесят, будучи всю жизнь «номенклатурным» работником, он пошёл оформлять «персональную» пенсию, которая была выше обычной и давала определённые льготы. Вернулся потерянным и подавленным: ему отказали, потому что у него был прерван «номенклатурный стаж», с 1941-го года по 1946-й, то есть, когда он был на фронте. Обескураженный тесть спросил:
– А если бы я не пошёл на войну, то стаж бы не прервался?
– Нет, – ответили ему.
– Значит, если бы я все эти годы провёл в тылу, то…
– То стаж бы сохранился.
Честно говоря, мне его впервые стало жалко: даже он, который всю жизнь мчался впереди всех с красным знаменем в руках, который яростно отстаивал любое решение партии и правительства, на этот раз в растерянности сник перед этим социдиотизмом. И только через несколько лет, его старые товарищи по комсомолу, ставшие теперь большими партийными «шишками», помогли оформить вожделенную персональную пенсию, которая давала ему право ежемесячно получать в закрытом распределителе белую муку, зелёные помидоры и синюю курицу, недоступную для рядовых пенсионеров.
Как ни старалась восстановить его против себя Советская власть, неоднократно преданный ею, он оставался преданным ей. Когда по Телевидению сообщили о том, что Советский Союз ввёл войска в Афганистан, я был в шоке:
– Зачем?! Зачем они это сделали?
– Иначе бы американцы ввели свои войска, – ответил Ефим Наумович, повторив только что услышанные слова диктора. – Партия правильно поступила, – завершил он, надел плащ и куда-то ушёл. Вернулся через час, мрачный.
– Где вы были? – поинтересовался я.
– В военкомате.
– Зачем?
– Просил, чтоб меня направили добровольцем в Афганистан. Они отказали.
Я хотел в ответ рассмеяться или сыронизировать, но взглянув на него, воздержался: он был неподдельно расстроен. Зашоренность этого человека не знала границ. Ему было уже за шестьдесят, но он искренне переживал, что его не взяли воевать за дело партии, которая всегда поступает правильно – он был в этом уверен. И только где-то уже в самом конце жизни, скукожился и притих, потому что всё понял, но, конечно, в этом не признался – такое признание вынуждало перечеркнуть всю его жизнь. И унёс это невысказанное признание в могилу.