Ложь в малом и большом о российско-германском прошлом насаждалась и насаждается с рьяной верностью традиции. Сегодня последний российский император по популярности близок к Сталину, но многие ли знают, что Николай II был вовсе не Романов, а фон Гольштейн-Готторп? Я говорю об этом в моём романе «Донесённое от обиженных» и в «Примечаниях и ссылках» привожу все необходимые документальные подтверждения. Нелишне будет вспомнить основное.
В 1730-м на пятнадцатом году жизни умер внук Петра I император Пётр II. С ним оборвался род Романовых по мужской линии. По женской линии он пресёкся с кончиной дочери Петра I императрицы Елизаветы Петровны Романовой в 1761 году. Не произведя на свет наследника, она назначила таковым сына своей старшей сестры Анны, которая вышла замуж за герцога Карла Фридриха фон Гольштейн-Готторпа и в немецком городе Киле родила Карла Петера Ульриха фон Гольштейн-Готторпа. Вскоре Анна умерла. Отец умер, когда Карлу Петеру Ульриху было одиннадцать лет. Императрица Елизавета объявила его своим наследником под именем: Пётр Фёдорович Романов. Сделавшись русским царём Петром III, он для населения своего герцогства остался фон Гольштейн-Готторпом.
В Российской империи, таким образом, воцарилась под русской фамилией германская династия. Свергнув Петра III, своего супруга, Екатерина II (София Фредерика Августа фон Ангальт-Цербст), как и муж, не чуждалась соплеменников. Немцев тепло принимали в России, они доминировали в управлении государством. Так называемый «период немецкого засилья», который связывают с именами Бирона, Остермана, Миниха и царствованием Анны Иоанновны, отнюдь не окончился с её смертью в 1740 году. Тот же Миних удостоился от Екатерины II права входить в её кабинет без доклада.
Влияние немцев — в то время как всё больше русских дворян предпочитало службе праздную жизнь в имениях — росло естественно и неуклонно. Друг Пушкина литератор Филипп Вигель, сам немец, издал в 1844 году трактат о «России, захваченной немцами».
Когда началась Первая мировая война, из шестнадцати командующих русскими армиями семеро носили немецкие фамилии и один — голландскую. Четверть общего числа русских офицеров составляли остзейские (прибалтийские) немцы. Сообщив эти данные, профессор А.И.Уткин в упомянутой книге приводит, в частности, эпизод, относящийся к концу января 1917. Николай II в Царском Селе принимал представителей союзников. «За столом парадного обеда Палеолог (французский посол — прим. моё: И.Г.) сидел рядом с престарелым министром двора Фредериксом и размышлял о касте „балтийских баронов“, которые, начиная с царствования Анны Иоанновны, управляли Россией и, будучи лично преданными царям, имели мало общего с русскими» («Первая мировая война», с. 321).
Палеолог, как и другие представители союзников, опасался, как бы Россия не заключила с Германией сепаратный мир. За что, собственно, русские проливали кровь? У А.И.Уткина сказано об одной из встреч Палеолога с Николаем II: «Он указал 3 марта 1915 года французскому послу на необходимость придать смысл жертвам, величина которых начала превосходить все мыслимое» (там же, с. 184).
Замечательно! Смысл отыскивается на восьмом месяце войны!.. Царь справедлив, совестлив, и народ получит-таки достойное вознаграждение, что следует из слов государя: «Я не признаю за собой права навлекать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществление его вековой мечты. Поэтому мое решение принято, господин посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов» (там же).
А.И.Уткин пишет, какой отклик находило у россиян то, что сулила им победа: «В массе крестьян „мечта о Константинополе“ всегда была (если она вообще была) неопределенной, а с течением войны эта цель стала еще более туманной, далекой и потеряла черты реальности. Всякие напоминания об освобождении Царьграда из рук неверных воспринимались в крестьянской массе как проповедь о страшном суде. В рабочей среде вопрос о Константинополе вообще не обсуждался. Здесь считали Россию и без того достаточно обширной. В широких слоях необразованного и образованного общества зрело убеждение, что царское правительство напрасно проливает народную кровь /…/ Мечта о присоединении Константинополя жила яркой надеждой в довольно немногочисленном лагере националистов и в среде либеральных доктринеров» (там же, с. 289).
А насколько ныне велик лагерь мечтающих о территориальных приобретениях? Небезынтересно: ряды империалистов весьма пополнили те, чей статус навряд ли много выше статуса крестьян в Российской империи. Меж тем из народных глубин нет-нет да и явится ответ на дробь барабанов и торжество воинственных настроений. Несравненно отчётливо оценён результат августовской войны с Грузией — выросшее союзное государство. Абхазия — Осетия — Русь! По две начальных буквы от первого и второго слова и третье слово целиком: отличный глагол! «А» вместо «О» впереди нисколько его не портит, придавая выражению этакую игриво-лихую небрежность.
Страна, вдохновляемая Смердячком, безусловно, реализует девиз. Однажды, в феврале 1917, вознаградить народ Царьградом помешала нехватка хлеба в Петрограде. О произошедшей перемене Антон Иванович Деникин отозвался: «Конец немецкому засилью!» В Феврале Семнадцатого окончилась история России, управляемой немцами. Длится иная история, и с девизом «…босрусь!» имеет дело лидер русской национальности. От имени народа Путин заявил, что если выбирать между колбасой и жизнью, мы выбираем жизнь!
И то верно. В период после Семнадцатого года было не раз блистательно доказано, что славная цель достижима и без наличия колбасы.
Советская империя с её победами, размахом и расцветом заняла достойное место в истории. Другое дело — чтобы править державой без малого тридцать лет, оставив неисчерпаемый запас гордости массе русских патриотов, русского лица не нашлось.
Бесспорно, симпатичное лицо явилось в свой определённый час. Михаил Сергеевич Горбачёв — мягкий, уступчивый человек, для которого невыносимо недовольство им, исходящее от влиятельной силы. В его натуре — стремление обходить острые углы, избегая агрессивности, держась за формулу «ведь можно же договориться!» Природа заложила в нём почтение к авторитетам, преклонение перед иерархией. Руководство не видело у него задатков властолюба, который будет кого гнуть в бараний рог, кого — щёлкать по носу, хотя бы и вчерашнего благодетеля.
Тех, в ком задатки замечались, на самый верх не пропускали.
Так вот, когда М.С.Горбачёв возглавлял Ставропольский обком партии, в санаториях края часто лечился могущественный Андропов. Обходительность обаятельного Михаила Сергеевича, не жалевшего сил в заботах о больном сановнике, выявилась как нельзя более удачно. И перед Горбачёвым открылся путь к вершине.
На ней оказался человек с внутренней заданностью — непременно видеть вышестоящего, соизмерять своё поведение с его оценками. Но теперь сам Михаил Сергеевич стоял выше всех.