Сталин, уничтоживший во имя коммунизма десятки миллионов русских людей, не только совершил преступление. Даже с точки зрения своих интересов он совершил ошибку. Он оттолкнул от коммунизма оставшееся население и, таким образом, отодвинул на неопределенное время достижение цели. Он совершил бесполезные убийства, даже с точки зрения ницшеанского «по ту сторону добра и зла».
Но Сталин никогда этого не поймет. При наличии его возможностей, он в будущем может уничтожить еще сотни миллионов людей, помимо пределов Советского Союза, все также во имя коммунизма.
Если же я ошибаюсь и принцип «цель оправдывает средства» верен, то тогда не стоит жить. Мир превратится в концлагерь.
21 марта.
Вчера вечером капитан Шапиро разговорился.
— Теперь мы не такие, какими были раньше. Мы научились работать. В годы революции военные трибуналы выносили смертные приговоры очень быстро, поэтому погибло много невинных. Но Чрезвычайные комиссии сделали свое дело: они избавили страну от контрреволюции.
В годы НЭП'а кулаки подняли голову. С ними тоже расправились коренным образом. И поделом.
Цель была достигнута: страна, очищенная от противников социализма и коммунизма, победоносно пошла вперед.
Тем не менее, кое-что было упущено, иначе не было бы дела Тухачевского и сотен ему подобных.
— Ты знаешь Водопьянова?
Я утвердительно кивнул головой.
— Водопьянов пять лет наблюдал за одним гражданином в Москве. В течение этих лет он узнал все, что нужно было узнать: с кем этот гражданин встречается, куда ездит, в каких местах проводит время и т. д.
Только после пятилетней слежки Управление сочло нужным арестовать этого гражданина, но вместе с ним уже и сотни других.
Раньше этого гражданина арестовали бы сразу, расстреляли и почили бы на лаврах, тогда как сотни ему подобных притаились бы и ждали удобного случая.
Утонченность в методах работы — самое главное. Без нее мы натворили бы много глупостей.
Я внимательно слушал капитана. Признаю, чувствовал себя неважно. Говорил со мной представитель контр-разведки «эволюционирующего Советского Союза».
Как жестоко ошибаются русские эмигранты и многие иностранные государства! Бели они видят «эволюцию» Советского Союза в том, что там не расстреливают на виду у всех, что там нет тех неслыханных зверств, какие были во времена гражданской войны — они жестоко ошибаются.
Чекисты научились работать — вот в чем заключается «эволюция» Советского Союза.
— Мы теперь можем позволить людям ходить в церковь, так как чувствуем себя настолько осведомленными и сильными, что в любое время, лишь только действия церкви примут нежелательные для нас формы, можем прекратить ее деятельность.
В Мукачеве мне и Водопьянову выпало счастье познакомиться с двумя американскими журналистами. Они, конечно, были журналисты только для отвода глаз. На самом же деле это были самые настоящие шпионы.
Шабалин послал меня и Водопьянова в качестве проводников к этим джентльменам. Ну, известное дело, мы показали им только то, что сами хотели, а затем выпили с ними, приставили к ним двух бабенок, и один из наших тем временем проверил все их вещи…
В дверь кто-то постучал.
На пороге появилась та самая девушка, которой капитан «заговаривал зубы» на вечере у Черноусова.
Заметив меня, она немного смутилась.
— Здравствуй, Зися.
— Я только на минутку к вам…
— Ладно! Присаживайся.
Зися рассеянно прошла по комнате, остановилась у пианино и начала стоя что-то наигрывать.
Я просидел еще минут пять для приличия и начал прощаться. Капитан проводил меня до дверей.
— Нравится тебе? — спросил он полушопотом.
— Хорошенькая.
— Если б ты знал… — капитан не договорил, да и незачем было договаривать. Я прочел в его глазах все, что он мог сказать мне.
Бедная Зися! Она не знает, что капитан болен.
10 апреля.
Управление контр-разведки «Смерш» Четвертого Украинского фронта расквартировано в пяти километрах от Рибника, в небольшом уцелевшем местечке.
Наша оперативная группа переехала из Вадевице несколько дней тому назад. На пути — сплошные развалины — до основания разрушенные деревни и села, разрытые снарядами поля, развалившиеся и сожженные города, взорванные мосты…
Майор Гречин встретил нас дружелюбно, отвел нам квартиры и приказал отдохнуть.
— Здесь, товарищи, уже пахнет Германией. Работы предстоит много.
В местечке, кроме смершевцев, никого нет. Гражданское население было выселено в соседние села.
Вокруг Управления часовые. На дорогах шлагбаумы. Кроме своих, в Управление никого не впускают.
В столовой для младшего офицерского состава я встретился с Мефодием. Рядом с нами сидели хмурые, смуглые сербы. Они разговаривали на своем языке и поминутно стучали кулаками по столу.
Сотни незнакомых мне офицеров, которых я видел впервые, молча входили в столовую, молча кушали и также молча уходили.
— Это все из вашего отдела — сказал Мефодий.
— Да, да. Но я их вижу впервые.
— Мне кажется, что у тебя нет и понятия о численности второго отдела… Я в Управлении все время, и у меня о вашем отделе создалось странное представление. Не ты один видишь вот этих офицеров впервые. И я до сих пор не видел. Каждый день приходят все новые люди, пообедают и уходят. Ваш второй отдел что-то грандиозное.
Мефодий, несмотря на хорошее питание, похудел и постарел.
— Ты не болен?
— Нет… Болезнь, Коля, это полбеды. Я, Коля, заболел душою, а от этой болезни вылечит меня только могила.
Покинув столовую, мы долго шли молча.
— У меня совесть не чиста — заговорил вдруг Мефодий — Я часто присутствую в качестве третьего лица в военном трибунале и осуждаю на смерть людей… Если бы ты знал, как гадко происходит всё это.
Прокурор прочитает обвинение и предложит высшую меру наказания — расстрел. Наша тройка утвердит предложенное наказание — человека уводят на расстрел.
Потом прокурор прочитает следующее обвинение… Коля, если бы ты видел этих осужденных. У меня сердце надрывается, а судьи зевают от монотонной речи прокурора.
Тут, Коля, не только похудеешь и постареешь. Тут, чего доброго, сам покончишь самоубийством. Впрочем, заходи когда-нибудь к нам. Я тебе уступлю свое место в воентрибунале.
— Что ты? Опомнись?
— Не хочешь замарать свою совесть — и Мефодий дико захохотал. Я посмотрел на него пристально. В его расширенных зрачках было что-то безумное, отталкивающее и одновременно вызывающее глубоко сострадание.
В тот же день, в три часа после обеда, майор Гречин послал меня к Гале в четвертый отдел.
— Там у нее какой-то поляк, с которым она не может договориться.
Сержант Суворов, начальник тюремного караула, указал мне ее комнату.
Я постучал в дверь. Никакого ответа.
Я постучал сильнее.
— Войдите.
Галя лежала на маленькой койке а углу комнаты. Протерев глаза, она улыбнулась.
— Где же вы все время пропадали? — спросила она, застегивая гимнастерку.
— Работал в Вадевице.
— С капитаном Шапиро?
— Да.
— Воображаю — сплошная охота на красивых полячек!
— Было и это.
— Эх, вы, мужчины! Своих русских девушек в Управлении хоть отбавляй! Так нет, вам подавай полячек, чешек, венгерок, немок и всякую…
— Только прошу вас, Галя, не ругайтесь. Это не идет вам.
— Разве? А я думала, что мне все разрешается. Чудак вы! В нашем деле нельзя быть разборчивым. Будете ли вы ругаться или нет, — это вам не поможет. Вы — чекист. Я когда-то ужасно ненавидела чекистов… Глупости! Что я хотела сказать? Да! Если вам не нравится моя матерщина, постараюсь избегать ее.