— Ну, не я же? — хмыкнул Макеев и, не давая опомниться, обрушился на него с новыми обвинениями:
— Почему уничтожил партбилет? Где личное оружие? Почему раньше не вышел на соединение с частями Красной армии?
Петр был потрясен абсурдностью обвинений… А Макеев продолжал наседать, взяв чистый лист, потребовал:
— Бери ручку и пиши! Только не вздумай юлить, со мной этот номер не пройдет!
— Писать?! — чужим голосом произнес Петр.
— Не петь же. Ты не соловей, шоб тебя слушать, — с кривой ухмылкой заметил Макеева и двинул по столу чернильницу с ручкой.
Петр не шелохнулся и глухо произнес:
— За меня трофейный автомат росписи ставил!
— А-а, все вы так говорите, а как копнешь, то такое говно вылазит, что…
— Говно-о-о?! Т-ты че несешь, лейтенант?! Мы там своей кровью умывались, пока вы тут линию фронта выравнивали! Мы… — вскипел Петр.
— Чего-о?! — Макеев поперхнулся. Папироса, зажатая в уголке рта, сползла с губы и упала на стол, а когда к нему вернулся дар речи, он обрушился на Петра с угрозами:
— Молчать! Гад, ты на кого пасть разеваешь?! Да я тебя, как вошь, одним пальцем раздавлю!
— Это вы мастера! А кто с фрицем воевать будет? Кто?!!
— Заткнись, пока я тебя не шлепнул!
— Не пугай — пуганый. Я не в обозе отъедался, а фрицев колпачил.
— Молчать! Да я тебя!.. — взвился Макеев и ухватился за кобуру с пистолетом.
Петр дернулся вперед. Тут же за его спиной угрожающе заворочался сержант, и лязгнул затвор автомат. Наступившую вязкую тишину нарушали прерывистое дыхание и глухие разрывы мин. В отблесках тусклого пламени лица Макеева и Прядко, искривленные судорогами, напоминали уродливые маски. Несколько секунд они сверлили друг друга пылающими взглядами. Не выдержав, Макеев отвел глаза в сторону. Он отпустил кобуру, подрагивающей от напряжения рукой нашарил на столе папиросу, смял ее, отшвырнул в угол и тяжело опустился на лавку.
В блиндаже воцарилось гнетущее молчание. Продолжалось оно недолго. Матвеев, окатив Петра ледяным взглядом, достал из папки документ и, потрясая им, злорадно процедил:
— Так, говоришь, с фрицами воевал?
На лицо Петра легла тень — он недоумевал.
— А с кем же еще?
Это не укрылось от Макеева, и он с пристрастием продолжил допрос:
— Здесь черным по белому написано, как ты с фрицами снюхался!
— Я-я?! Я снюхался с фрицами?!! — Петр не мог поверить своим ушам.
— Ну не он же! — Макеев мотнул головой в сторону Дроздова и снова перешел в наступление: — Говори, какое дали задание? Кого еще внедрили в группу? Фамилии? Псевдоним?
— Задание? Внедрили? Ты че несешь, лейтенант?! — Петр уже не отдавал себе отчета и бросился к Макееву.
— Сидеть! Не двигаться! — взвизгнул тот и судорожно заскреб ногтями по кобуре.
Сзади на Петра навалился сержант и припечатал к чурбаку. Он пытался освободиться, но лапы-ручищи мертвой хваткой вцепились в плечи и не давали не то что двинуться — свободно вздохнуть.
— Какое задание?! Ты че, охренел?! — прохрипел Петр.
Макеев подался к нему и, заглядывая в глаза, прошипел:
— Сволочь! Я тебе покажу «охренел»! Хватит ваньку валять! У меня на тебя бумаг воз и маленькая тележка! — и, хлопнув папкой по столу, сорвался на крик: — Говори, когда на фрицев стал работать?! Когда?
Мятый клочок бумаги, которым потрясал особист, перевесил пять месяцев хождения Петра по мукам в гитлеровском тылу. Он съежился и глухо обронил:
— Мне признаваться не в чем. За меня скажут ребята. Я за чужие спины не прятался и оружие в бою добыл.
— Ты эти частушки пой кому-нибудь другому! Говори правду, если жить хочешь! — напирал Макеев.
— Ну, хватит меня пугать! Я свой испуг на той стороне оставил.
— Смелый, говоришь?
— Побываешь в моей шкуре — поймешь, — огрызнулся Петр.
— А-а, решил невинной овцой прикинуться. Меня не проведешь. Я твое шпионское мурло насквозь вижу.
— Что-о-о?! Ты что, лейтенант, совсем спятил?!
— Ч-е-е?! Я те покажу «спятил»! Ты, продажная сволочь, мне сейчас все расскажешь!
— Расскажу, расскажу! Как мы кору с деревьев жрали? Как воду с кровью хлебал? Как…
— Молчать! Хорош на жалость давить! — рявкнул Макеев.
— Жалость? Эх, лейтенант, что же ты делаешь? Что же ты делаешь? — потерянно повторял Петр.
Макеев, швырнув ориентировку о розыске гитлеровских агентов на стол, откинулся на стенку, и в его глазах появился победный блеск. Достав из пачки новую папиросу, он прикурил от фитиля и, постреливая колючим взглядом в Петра, ждал, чем все закончится. После такого навала гитлеровские агенты обычно ломались и начинали просить о пощаде. Расчет на то, что упрямый интендант поплывет, не оправдался, сжавшиеся в плотную складку губы и сама его фигура выражали молчаливый протест. Поняв, что от Прядко с ходу ничего не добиться, Макеев распорядился: