— Дроздов, в холодную гада!
— Есть, товарищ лейтенант! — ответил сержант и, вскинув автомат, потребовал: — Встать!
Петр, окатив Макеева ненавидящим взглядом, медленно поднялся с табуретки.
— Руки за спину! Шаг в сторону! Попытка к побегу — стреляю без предупреждения! — гвоздил его командами Дроздов.
Все происходящее казалось Петру кошмарным сном. На ставших непослушными ногах он с трудом выбрался из блиндажа и вскарабкался на бруствер окопа. Четыре десятка растерянных, недоуменных взглядов бывших подчиненных обратились к нему. Пряча от них глаза, Петр прибавил шаг.
— Тише, штаны порвешь! — рявкнул за спиной сержант.
— За свои трясешься? — буркнул Петр.
— Че-че?
— Они что, у тебя последние?
— Поговори мне, щас пулю схлопочешь.
— Прибереги ее для фрицев.
— Молчать, шкура фашистская! — гаркнул сержант, и ствол автомата уперся в спину Петра.
Прядко промолчал. Оловянные глаза конвоира говорили о том, что этот истукан, не раздумывая, мог нажать на курок. Обойдя стороной артиллерийскую батарею, они вышли на узкую тропинку. Вскоре она резко пошла вниз. Ноги скользили по схваченной легким морозцем земле, и им пришлось двигаться черепашьим шагом.
Окрик «Стой, кто идет?!» заставил их остановиться.
Из-за угла сарая показался часовой, узнав сержанта, уныло произнес:
— Цэ ты, Степан!
— А хто ж еще?
— Я думав, шо смена.
— Притопает, куды денется, — буркнул сержант и распорядился: — Принимай жмурика!
— Хто такой?
— Шпион.
— Вот же гад, а с виду не скажешь.
— Фрицы не дураки, знают, кого засылать.
— А ты их видел, крыса тыловая, — не сдержался Петр и тут же, получив прикладом в спину, полетел на землю.
— Я тебе покажу «крыса»! Сволочь недобитая! — взбеленился сержант и заорал на часового: — Че стоишь?! Открывай!
— Щас, — засуетился тот и, громыхнув засовом, распахнул дверь в сарай.
Из него пахнуло сеном. Петр приподнялся, новый удар сапогом в спину отшвырнул его в темный провал. Пролетев несколько метров, он врезался в стену и сполз на пол. Перед глазами поплыли разноцветные круги, а в ушах застучали тысячи невидимых молоточков. Сквозь их звон донесся жалобный скрип ржавых дверных петель и сухой лязг засова, а затем все стихло.
Вязкая, словно глина, тишина обволокла Петра. Он без сил распластался на земляном полу и остановившимся взглядом уставился в дырявую крышу. Робкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели, придавали всему окружающему ирреальные очертания. Таким же ирреальным ему представлялось все, что произошло за последний час. За стенами сарая своим чередом шла полная лишений и страданий фронтовая жизнь. Но все-таки жизнь, которой продолжали жить 46 его бывших подчиненных, но не он. Из-за какого-то маньяка-особиста, помешанного на шпионах, его безжалостно вычеркнули из нее и отбросили за черту, после которой не было возврата.
«Почему? По какому праву?!» — терзался в догадках Петр.
Сухой кашель заставил его встрепенуться. Он поднял голову и увидел перед собой бледное лицо-маску. На месте глаз зияли темные провалы, а над щелью рта топорщились буденовские усы. Они пришли в движение, и, как сквозь вату, до Петра донеслось:
— Как ты?
— Живо-о-ой — непослушным языком ответил он.
— И слава богу.
— Лучше бы подох.
— А что так?
— Там хоть знал за что. А здесь…
— Да, брат, война. Она так вывернет, так перекрутит, что и не знаешь, куда деваться. Выходит из окруженцев?
— Из них. Шел к своим, а они хуже врага!
— Всяко бывает, — неопределенно ответил усач и перебрался ближе.
На вид ему было все шестьдесят.
«Да, хреновы наши дела, если таких, как ты, на фронт посылают», — с горечью подумал Петр и спросил:
— Давно в окопах?
— Как шахта под немца ушла, почитай второй месяц.
— И сколько тебе годов?
— На нонешний должно стукнуть пятьдесят два, если доживу.
— А что, моложе не нашлось?
— Моложе, старше, а хто нашего брата спрашивает? Вон Гитлер як прет, не сегодня, так завтра Москву возьмет.
— Чт-о-о?! Ты это кончай!
— Че кончать? Уже пол-России просрали! А народу без толка угробили — это страх божий!
— Сколько же это может продолжаться?! Сколько??? — в сердцах произнес Петр.