Она пришла с графином вина и бокалами. Села на кожаный диван, который стоял возле стены, где висела картина. Никчемная картина. Высокогорное плато, вереск, камнепад — ландшафт художника Диесена. Снова она выглядела самой обыкновенной женщиной, красивой.
— Что вы думаете о картине?
Он вздрогнул, мелькнула ужасная мысль — а вдруг она считает картину гениальным творением? Нет, нет, она не должна ей нравиться. Не должна.
— А вам она нравится?
— Как вам сказать, главное в ней — настроение, а оно мне известно. Когда я вышла замуж, мы жили одно время в Гудбраннсдалене, мой муж руководил там строительством дорог, и я часто поднималась по такой вот тропинке.
— Понимаю, вы узнаете в этой картине нечто свое?
Страх, что у нее плохой вкус, тотчас исчез. Теперь ему не терпелось услышать, что она испытывала, поднимаясь по тропинке… Она приоткрыла ему дверцу в свое прошлое, что обрадовало его и ошеломило. Предчувствие чего-то огромного, незнакомого и небывалого охватило его, плеснуло волной радости. Ему теперь хотелось одного — знать больше, больше о ней, все до мелочей. Всепоглощающее желание, и сразу же закололо в сердце — ревность!
— Идите же сюда, садитесь, — сказала она.
Он подошел и сел подле нее на диване, почувствовал всем своим существом ее близость. Одна ее рука безвольно свисала, другая лежала спокойно на подушке. Она сидела, слегка склонив голову. Он набрался смелости и взял ее руку. Он сидел, держал ее руку в своей и чувствовал разницу времени, она — это настоящее, он — это прошлое.
— Фру Кобру?
— Да.
Это ее «да» пронзило его: «Каким образом вы могли знать, что можете пригласить меня к себе?»
На ее лице мелькнуло мимолетное выражение удивления, будто она не понимала смысла его слов. Но в душе сидел все же дьявол правдолюбия, контролирующий ее слова и поступки, и она страдала и презирала себя. Она думала: «Ах, только-то и всего, что ты хочешь знать». Она, однако, преодолела желание ответить ему язвительно, посмотрела лишь в упор: «Я знала, вы — настоящий человек».
— Как вы могли знать?
— Я почувствовала это, между прочим, когда вы произносили речь. Смею сказать, камергер Лино, вы были единственным человеком, который вел себя деликатно и непринужденно на этом вечере у Дебрица… О, я чувствовала вашу непосредственность, простоту в обращении, отличавшую вас от всех остальных. В вас есть первозданность, свежесть восприятия. Мне было приятно сидеть с вами в обществе ничтожных людишек.
Ее слова ошеломили его, он не мог уловить их суть. Не прошло еще и часа, как он был с этими людьми, милыми и симпатичными, в его представлении, а теперь вот, словно лавина обрушилась с гор. Буйство праздника еще не покинуло его, она была участницей вечера, который удался, он верил себе, верил другим… Он посмотрел на нее: «Говорите, ничтожные людишки?»
И тут он понял. Он увидел себя как бы со стороны, глазами гостей этого вечера — замшелый горный тролль, которого люди выманили из его жилища и потешались над ним. Он покраснел, отвернулся. Тогда она обняла его, прикоснулась губами к его щеке. «И вы еще спрашиваете, почему я приглашаю вас к себе? Что… Вильгельм Лино, вы слишком хороши для такого общества!»
И он, который всю свою жизнь рассматривал каждого человека как собственное мерило, проверку собственной моральной стойкости… Он погрузился в свои мысли, удивленный и потрясенный… Ее рука все еще лежала на его плече. Он понимал, он видел теперь все в ином свете, будто пелена пала с глаз, и он мог прочитать, что написано. Незыблемые представления о жизни рушились: все знали его слабость, и знали всегда! Особенно один человек — Дагни. И ему припомнился один момент в его жизни, о котором он давным-давно забыл. Он боялся тогда, что он станет конкурентом, станет соперником в ее любви… Ей было всего шестнадцать или семнадцать лет, и было горько и обидно узнать, что в ее любви к нему была лишь снисходительность, ничего более… добрая, надежная и дочерняя любовь. И вот теперь он сидел вместе с молодой женщиной того же возраста, что и Дагни, вызвавшей в нем бурю чувств и эмоций. Если бы в этот момент он мог по-настоящему оценить свои чувства, он понял бы, что он предал ее, предал Дагни, оттолкнул ее от себя. Так всегда бывает с просыпающимся чувством любви, оно требует жертв, требует крови, как любая религия.
Он возвратился к недавнему событию действительности — адвокат Дебриц и его друзья. Значит, вот каким он оказался слабовольным, позволил себя одурачить, обвести вокруг пальца. Лакеи, убогие, падкие до его денег! А он, умудренный жизненным и профессиональным опытом делец, поднял бокал и благодарил, и предлагал выпить за тесные контакты с этими господами, за дружбу! Он посмотрел на нее: «Ничтожные людишки, ну, конечно, так!»