Все мои гости согласно кивнули, соглашаясь со мной. Только Вежбицкий попытался что‑то сказать. Когда все замолчали, он решился:
— Боюсь, я должен еще кое‑что к сказанному добавить.
— Так добавляйте, что вы еще ждете?
— Эва Марш что‑то сказала! — вскричала в приливе вдохновения Магда и перехватила взгляд Островского, исполненный любви.
— Мне мешают профессиональные ограничения, — вздохнул Вежбицкий. — Мы не имеем права сообщать другим о тайнах нашего клиента, а Эва, хоть мне и жена, тоже в известной степени клиентка…
— Да хватит вам мяться, говорите все как есть. Здесь все свои — все, кто переживал за Эву не меньше вашего.
Вежбицкий решился.
— Эва сказала, что ее отец органически не выносил обмана. Никогда не прощал.
— А вообще он хоть что‑нибудь прощал?
— Насколько мне известно — никогда и ничего! — пробормотал Петрик.
— И он вдруг обнаружил, что Поренч не только обвел его вокруг пальца, но так околпачил, оболванил и оставил с носом, что папашка предстал форменным идиотом.
Вежбицкий продолжил, причем я явственно слышала треск ломаемого в нем юридического сопротивления.
— Она никогда не любила об этом говорить, а если и говорила, то полуфразами, намеками. И только напоследок заставила себя высказать искренне то, что в данной ситуации — она это понимала — играло чуть ли не самую главную роль. Словно в ее сердце лопнула какая‑то преграда, и она искренне во всем призналась.
— Не иначе как поговорила с Лялькой! — вырвалось у меня.
Глядя мне прямо в глаза, Вежбицкий согласился.
— Возможно. Она призналась, что одержимость отца была безгранична, каждое непослушание требовало немедленного наказания, причем иногда ему приходилось годами выжидать, но проступок не оставался безнаказанным. И тут он весь нацеливался на возмездие, все его помыслы и устремления сводились к одному. Цель его жизни — сделать по–своему, он не терпел ничьих указаний. Он всегда любил борьбу. И если ставил цель наказать или уничтожить врага, то не успокаивался, пока не добивался своего. А вот она сумела вырваться из его рук, не побоялась ослушаться, и тем избежала его давления. За это он ее возненавидел и поставил теперь цель — наказать непослушную дочь. Ей сначала помогло то, что она вышла замуж…
Слушатели не сводили глаз с рассказчика, боясь проронить хоть слово. Лишь Магда удивилась:
— Как же он допустил такое?
— Поскольку Эва была совершеннолетняя, замуж вышла тайком от родителей, и он уже ничего не мог сделать. А Седлак был человеком с характером, мягким его не назовешь. Мы были знакомы: спокойный, культурный человек, прекрасный врач, но твердый как скала.
— Проше, значит, хоть в чем‑то похожий на папочку, — метко заметил Петрик. И никакой аллергии на моих котов, просто удивительно. Я все с тревогой на него посматривала. Посмотрела в окно: один кот подошел совсем близко к окну и принялся потягиваться, а Петрик хоть бы хны. Может, потому, что сидел спиной к окну и не видел опасности? А вдруг увидит и весь покроется пятнами. Ну что я могу сделать?
Вежбицкий продолжал:
— Да, твердостью характера он напоминал Эве отца, но намного превосходил его интеллигентностью и умом, не говоря уже о полном отсутствии вредности. И все же их брак распался. Он давно настроился на выезд в Швейцарию, в этом видел свою жизненную цель, а тут еще и необходимость лечить сына. Для Эвы это означало покончить с литературой, писатель должен жить в той стране, на языке которой пишет. И ей пришлось сдаться. Они развелись.
— Если она хотела сохраниться как личность, ей нельзя было расставаться со страной, на языке которой она пишет, — заметил Островский.
— Вот именно! — подхватил Вежбицкий. — А ее главная ошибка заключалась в том, что она познакомила отца с Поренчем. Или допустила, чтобы они познакомились, уж не знаю. Но тогда она еще не знала, что собой представляет Поренч. Она сказала, что еще оставались глупые иллюзии. А потом было уже поздно. Поренч жаждал мести, которая одновременно была для него и просто великолепным развлечением. А характер Эвиного отца он недооценил, просто пренебрег, а ведь пан Выстшик не какой‑нибудь немощный паралитик, он общался с людьми, слушал, что говорят знающие люди. Он верил Поренчу, потому что хотел верить, ему нравилась такая расстановка сил: послушная, глупенькая Эва, которая легко поддается влиянию сильного человека и идет за ним, независимо от того, ведет ли он вверх или вниз. А разозлило папашу чужое вмешательство и то, что богатели другие люди, а не он. Вверх — пожалуйста, если руководить будет он сам, ведь вверх тащат его собственность, его дочь. Он с головой окунулся в рискованную аферу, и вдруг оказалось, что все его отлично задуманные выпады и бескомпромиссные решения на грани уголовщины — не имеют смысла, что его обманули, как мальчишку. Обмишурили его, Роберта Выстшика, с его умом, силой, дерзостью! Не сразу он это понял, сначала засомневался, потом попытался проверить у сведущих людей, писателей, и, чтобы не сомневаться, решил уж идти до конца…