В моем родном португальском человек – единственный вид на земле, который определяется глаголом. Корова, бык, бабочка – все существительные, лишь человек определяется через действие.
Мы рождаемся животными, мыслящими и сознательными млекопитающими, но становимся людьми только после того, как научимся быть людьми.
Однако большинство существ нашего вида до сих пор не знают, что это значит. Задумавшись над этим, я наконец поняла значение слова «гуманизация». До этого мне казалось бессмысленным очеловечивать человека. Теперь я ясно вижу, что большинство мыслящих и сознательных животных нашего вида ведут себя инстинктивно и жестоко, не вникая в свои мысли, чувства и поведение. Поэтому разговор об их гуманизации приобрел для меня смысл. Мы «существуем», и полнота «существования» достигается только тогда, когда мы знаем, каков конец этого процесса. Каждый из нас организует, обнаруживает, реализует себя как человек, пока не наступит день смерти.
И только через осознание смерти мы приблизимся к созданию существа, которым должны быть.
Приходит время, когда мы беспокоимся о здоровье, думаем сделать чекап, убрать живот, позаботиться о жизни детей. Мысли о смерти заставляют нас думать, что нужно что-то делать. Еще одна серьезная ошибка: живя со стратегией «делать», мы отдаляемся от «быть». Мы полагаем, что хорошая жизнь – это та, которая побудила нас что-то иметь и что-то делать. Но когда приходит время болезни, мы больше ничего не можем делать. И тогда мы думаем, что это и значит умереть, но на самом деле еще нет.
Идея быть человеком заключается в том, чтобы просто существовать и что-то значить там, где мы находимся, будучи теми, кто мы есть. Люди, отсутствующие в своей жизни, окажутся «прогульщиками» в момент своей смерти. Потому что многие так и в жизни: почти постоянные прогульщики. И даже когда присутствуют, ощущают это время пустым.
Благодать смерти, ее неуклюжее очарование – результат жизни.
Возвращаясь к аспектам смерти: чтобы помочь умирающему человеку, нужно понимать, что с ним происходит. Биологический аспект является необходимым условием только для того, чтобы другие могли себя выразить. Мы все сложные существа: мужчины или женщины, дети или старики любых убеждений или вероисповедания, цвета кожи, расы. Мы существа, которые задумываются о возможности придать значение своему физическому измерению, поэтому мы здесь, в этом времени и в этом пространстве.
У нас также есть эмоциональный аспект, самый универсальный из всех существующих (в смысле размера, сложности, а не в том смысле, что он одинаков для всех). Есть также семейный аспект, социальный.
Во всех статьях и текстах об аспектах страдания их перечислено четыре: физический, эмоциональный, социальный и духовный. Поскольку я долгое время работала в области медицины, связанной со страданием, в итоге сумела отделить социальный аспект от семейного. Динамика последнего имеет сложность, не зависящую от общества, в котором человек живет. В каждой семье свой микрокосмос, и он может быть хорошим или плохим.
Политики, какими бы высокомерными они ни были, могут говорить или писать все что захотят о концепции семьи, но единственное, что определяет эту группу, – узы любви, связывающие ее членов. Даже кровные узы не так сильны, как полноценная привязанность, объединяющая семью. Семья может считаться плохой с моральной или этической точки зрения, но все еще оставаться функциональной. Каждый ее член играет определенную роль в семейной динамике. Всегда найдется козел отпущения, человек, который всех раздражает, кто-то «себе на уме», тот, кто заботится обо всех, кормилец – финансовый или экзистенциальный. Каждый занимает определенное важное место в семье, необходимое ему для хорошего функционирования семьи; все члены находятся в равновесии друг с другом и стремятся к гармонии в рамках этой динамичной конструкции. Вот почему для меня семейный аспект полностью отличается от социального.