Скрипят и стонут фургоны, полные герцеговинской бедноты с котомками и светловолосой детворой, спящей в соломе. Моя покойная тетка Косара, постоянно курившая сигарету (я помню ее только один раз без сигареты: когда она в гробу лежала), рассказывала мне:
— Нам сказали, что каждый может взять с собой только одну козу, но у тех, кто взял две, вторую не отбирали! А когда из Атовца мы пришли на место сбора, сказали, что мы пойдем к Саве, а там два моста — босанский и славонский, а нам хочется через славонский перейти, потому что он больше и через него быстрее!
— В первый голодный год грелись мы теми дьявольскими пианинами! — говорит мне другая старушка.
— А гачане стреляли в лампочку, а она все горела и горела!
— Вы люди или гачане? — спорили в шутку невесинцы со своими соседями, вспоминая старые рассказы о том, как один человек с ними поздоровался «Помоги вам Господи, люди!», а они ему ответили: «Мы не люди, мы гачане!»
И вот они здесь, в Новом Саде, все господа герцеговинские, все образованные, и никто из них не переучился, не отрекся от своих, развязывают кошели и дают деньги невесенским сиротам: возвращают долг усатым прадедам, потому что опять стреляет невесинское ружье! Гремит, как когда-то давно, оборванный подол рафинированной Европы.
Читают первые буквы невесинские дети, не знающие, что такое шоколад, не бывшие никогда в зоопарке.
Когда летом братья-черногорцы пригласили маленьких герцеговинцев бесплатно отдохнуть у них в Боке Которской и впервые увидеть море, невесинцы детей не отпустили.
Гордые (Бог их сделал такими), они не хотели сказать, что нет у них денег, чтобы дать детям на мелкие расходы, как полагается. Братья могут их пригласить переночевать, накормить, но по негласным правилам ребенок хоть раз должен сам купить себе мороженое. Есть в этом какая- то удивительная гордость, есть и мудрость. Лучше пусть моря не увидят, чем через всю жизнь пронесут на сердце шрам бедности! Пусть проведут лето в родных горах, пусть игрушки у них будут те же самые, есть у них время, увидят еще море! Никуда оно от них не убежит. А когда вырастут, в ответ смогут, как и эти сегодня, пригрозить целому континенту, перед которым дрожит планета, и храбро спеть ему в лицо:
Если бы я был на месте Америки, то точно бы не трогал.
Черешня
По дороге к Бенковцу в пыльной колонне танков и бронетранспортеров едет маленький автомобиль. За рулем машины сидит дедушка с тонко закрученными усами и в шляпе на самом затылке. Из открытого багажника торчит саженец плодового дерева, закутанный в мешок, чтобы не замерз по дороге. Это молодое черешневое деревце. Человек везет его через войну, чтобы посадить в своем саду. Все на него смотрят с удивлением, а я в этой черешне вижу скорое окончание войны. Нужно полных пять лет, чтобы молодое черешневое дерево принесло первые плоды. Нужно его поливать, опрыскивать, окапывать… Если будет счастье, то переживет бомбы, пожары, гусеницы танков, передел карты Балкан и создание новых государств. У этого человека, который везет черешню, есть сумасшедшая надежда, и я ей кланяюсь до самой земли.
Если что-то нас может избавить от беды, в которую мы попали, то вытащит нас именно эта молодая черешня, косточками которой через пять лет мы будем плевать на смерть.