Из забытья он возвращался с усилием, судорожными толчками, как обессилевший пловец, вырывающийся на поверхность, чтобы сделать поспешный вдох, и тут же вновь погружающийся в глубину. Сквозь пелену, обволакивавшую его сознание, до Корсакова доносились выстрелы, разрывы, крики, но ничто в нем не откликалось на эти звуки. Затем наступал черед следующего погружения в толщу мрака, и вновь какая-то сила заставляла Корсакова стремиться к поверхности — независимо от того, чем встретит его явь. Наконец он достаточно пришел в себя для того, чтобы попробовать пошевелить пальцами рук, руками, ногами и обнаружить, что тело хотя и мучительно болит, но все-таки слушается его. После этого он разлепил тяжелые веки и, не поднимая головы, осторожно осмотрелся по сторонам. Те звуки, которые он слышал в своем полузабытьи, не казались ему вполне реальными, но теперь он убедился в том, что слух его не обманул. Низариты, перехватившие джип, — а Корсаков не сомневался, что это сделали именно низариты, — теперь уже не потешались над его беспомощным видом: их тела бесформенными грудами валялись вдоль речного русла, темнея на белых камнях. Белые наносы были исклеваны неглубокими, обведенными копотью воронками от гранатометных разрывов. По-видимому, те, кто напал на низаритов, сумели незаметно снять их дозоры на гребне гор и, пробравшись по боковым расщелинам, получили возможность расстрелять сверху противника, торжествующего победу. На взгляд Корсакова, это было проделано весьма профессионально: хотя длительность боя он, находясь в полубессознательном состоянии, оценить не мог, однако, судя по позам убитых, по неиспользованным зарядам в трубах гранатометов и по отсутствию стреляных гильз рядом с мертвецами, низариты не успели ни подыскать себе укрытий, ни оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Корсаков начал было лихорадочно размышлять о том, кто и с какой целью мог так успешно напасть на низаритов, но додумать ему не удалось: послышался хруст шагов по камням, и над ним, заслоняя солнце, выросла высокая фигура в камуфляжной форме и в полной рейдовой амуниции. Присев на корточки, подошедший спросил вполголоса:
— Ну что, браток, очухался?
Корсаков открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг осознал: вопрос был задан по-русски. Ему показалось, что он галлюцинирует, и от этой мысли в голове у него и впрямь все поплыло. Тем не менее усилием воли он удержался от падения в беспамятство и ответил по-английски:
— Что вы говорите? Не понимаю.
— Да ладно, брось! — засмеялся человек. — Тебя ведь Вилли сюда направил, и нас тоже. Он нам все про тебя рассказал: ты здесь как Винсент Келли, а на самом деле ты Виктор Корсаков. Твой личный армейский номер у тебя вот здесь на руке, мы его знаем. Нам было приказано помочь тебе вывести из строя фабрику, но раз уж ты справился сам, то мы должны хотя бы вытащить тебя отсюда.
— Кем... приказано?.. — спросил Корсаков уже по-русски.
— Кем, кем... Начальством! Подумай — и доймешь, — ответил нежданно объявившийся соотечественник. — В Москве тоже знали про эту фабрику, а потом вышли на ван Эффена и от него узнали про тебя. Так что все просто, как видишь. Ладно, болтать некогда... Идти сможешь?;
Корсаков приподнялся, заскрипев зубами, потом, с усилием оттолкнувшись от земли, встал на ноги.
— Кажется, смогу, — прохрипел он и спросил: — А здесЬ-то вы как оказались?
— Мы входим, в группу, которую навербовали в Европе вместо той, в которую входил ты. Мы вернулись с задания как раз тогда, когда ты рванул фабрику. Директор-иранец приказал нам грузиться обратно в вертолет и лететь за тобой. Ну мы и полетели. Кажется, прилетели вовремя.
Корсаков увидел на дороге несколько человек в камуфляжной форме, увешанных оружием. Один из них, приземистый блондин с квадратной фигурой, пристально смотрел на своего товарища, разговаривающего с Корсаковым. Собеседник Корсакова сделал повелительный жест рукой, и, повинуясь этому знаку, коротышка на дороге неожиданно вскинул автомат и открыл огонь в упор по стоявшим рядом с ним наемникам. Бронежилеты не могли спасти от автомата, бьющего с расстояния в несколько шагов, однако блондинчик все-таки стрелял только в головы. Собеседник Корсакова тоже начал стрелять. Пальба велась профессионально: все было кончено через несколько секунд. Корсаков видел, как в облаках кровавых брызг разлетаются на куски человеческие черепа и люди тяжело падают на дорогу. Стрелки одновременно прекратили огонь и опустили оружие. Светловолосый коротышка поднял кверху большой палец:
— Все, Саня, хана! Чистая работа!
— Ну вот мы и одни, — хладнокровно произнес наемник по имени Александр. — Теперь мы свободны, никто не помешает нам смыться. Разве что иранские истребители перехватят на границе, но вряд ли: в штабе ихнего военного округа знают о нашем полете, а когда они разберутся, что мы летим не вдоль границы, а через нее, будет уже поздно.
Александр говорил что-то езде, но Корсаков его не слышал: обводя взглядом окрестность, он нигде не видел Рипсимэ. Прихрамывая, он побрел к откосу и, скрипя зубами от боли, взобрался, по нему на дорогу. Коротышка с легким удивлением смотрел на него. Корсаков скользнул глазами по завалившим дорогу мертвецам. Некоторые из них были в афганской одежде, некоторые — в камуфляжной форме, но на них на всех уже стояло равнодушное клеймо смерти, делавшее мертвецов при всем несходстве удивительно похожими друг на друга и удивительно непохожими на живых. Впрочем, Корсаков лишь мельком глянул на них. Даже уродливо перекрученный труп в грязном гражданском костюме, в котором он не сразу признал Ла Барберу, почти не привлек его внимания. Корсаков отыскивал взглядом Рипсимэ, а отыскав, замер на месте. Рипсимэ сидела под обрывом — кто-то заботливо прислонил ее спиной к большому валуну. Голова ее безвольно свесилась набок, глаза закатились, рот приоткрылся. Корсаков понял, что она мертва, — он видел слишком много мертвых, чтобы не понять, и все же страшился подойти ближе, страшился окончательно убедиться в ее смерти.
— Твоя подруга? Красивая девочка, жалко, — с искренним сочувствием сказал коротышка, подойдя к Корсакову и перехватив его взгляд. Корсаков ничего не ответил, собираясь с силами для того, чтобы пройти несколько шагов, отделявших его от Рипсимэ. — Ничего нельзя было сделать, — пустился в объяснения коротышка. — Осколок ей угодил в левый бок, прямо под сердце. Я сверху видел, что она лежит прямо на дороге, но помочь ей не мог — надо было сначала кончить «духов»...
— Кого? — переспросил Корсаков.
— Ну, «духов», душманов, — так у нас афганских моджахедов называют, — пояснил коротышка. — Когда «духов» отоварили и спустились вниз, она уже отходила. Но даже если б мы успели раньше, мы бы ей все равно ничем не помогли. Я же говорю, осколок попал прямо под сердце. Это если бы прямо отсюда да на операционный стол...
Блондин говорил еще что-то, но Корсаков перестал его слушать. Объяснения коротышки заставили его поверить в реальность происшедшего, и нежелание принять смерть Рипсимэ сменилось тупой покорностью судьбе. Сутулясь, он подошел к мертвой и опустился перед ней на колени. Золотистая смуглость исчезла с лица Рипсимэ — теперь его покрывала зеленоватая трупная бледность. Волосы распустились, их тяжелая волна утратила блеск и запылилась. На левом боку ее куртка почернела от крови. Корсаков зачем-то просунул руку под куртку, к самой ране. Живое тепло уже покинуло тело Рипсимэ, и рана почти перестала кровоточить, но все же, поднеся руку к глазам, Корсаков увидел на пальцах кровь. Он смотрел на эту кровь, пока она не запеклась. Потом он прикрыл веки Рипсимэ, уложил поудобнее ее голову и поднялся на ноги. Двое русских наемников стояли поодаль и понимающе смотрели на него. Корсаков подошел к ним и остановился. Они выжидательно молчали.
— Если бы я не ввязался в это дело, она была бы жива, — ни к кому не обращаясь, произнес Корсаков. Он неожиданно понял, что ему до конца его дней придется жить с этой мыслью. Сердце у него заныло, словно и его зацепил тот же самый осколок. Морщась от боли, Корсаков с усилием проговорил: — Ребята, помогите мне ее похоронить.
— Ты что, земляк, какие похороны? — поразился светловолосый коротышка. — Времени нет, надо скорей сматываться!
— Да и как ты ее похоронишь? — поддержал товарища Александр. — Если камнями обложить, все равно шакалы доберутся и сожрут. Лучше оставь ее так, как есть. Все равно люди тут появятся и уберут покойников.