Огонек гаснет, как глаза умирающего. Нестор уже не чувствует запаха дыма. Селение позади. А люди продолжают идти в темноту, в дождь. Только одна опасность им угрожает: остановка.
Но вот партизаны вступают в лес. Он поднимается стеной, и люди вдыхают его запахи, как запахи родного дома. Партизаны идут среди мокрых деревьев час, второй, а может быть, всего десять минут. Наступает безвременье. Они идут по лесу, спотыкаясь о корни.
Жидкий рассвет струится сквозь лапчатые ветви, и майор Зорич объявляет привал. Люди валятся с рюкзаками прямо на землю, и она пружинит под ними, и качается, и убаюкивает, как в детстве мать, когда они доверчиво приникали к ее теплой груди. И утро встречают на ногах только караульные да Алоиз Ковач. Сидя на корточках, он старательно вытирает хлебной корочкой опорожненную банку из-под тушенки.
Подъем. Партизаны разводят костры и сушат одежду. Вануш Сукасьян поворачивает к огню то бок, то спину, то ногу — и весь дымится. Как и Сукасьян, Нестор в состоянии детского восторга. Он скачет у костра то на одной ноге, то на другой. У всех костров видны скачущие, дымящиеся фигуры. Веселенькое зрелище они представляют в эту минуту!
— Нестор, друг, Алоиз спросонья чуть не сжег штаны… — смеется Свидоник.
— А я думаю во сне: ну и горячая же печка, черт подери, аж припекает, — смущенно, рассказывает Алоиз. — Зато раньше всех позавтракал, — утешает он себя.
— Так и без штанов мог остаться, — хохочет цыган Фаркаш.
— Да, у нашего завхоза не разживешься, — соглашается Нестор.
Алоиз сокрушенно качает головой, рассматривая прожженные брюки.
— Придется, — размышляет он вслух, — положить здоровенную заплату.
Таня снимает сапоги, развешивает портянки и греет ноги — то правую, то левую. И когда она протягивает ногу к огню, Нестор видит розовый кружок маленькой пятки и пальцы, светящиеся против огня, как пять лепестков.
— И такую драгоценность прячут в такой грубой оправе? — говорит Такач, указывая на кирзовый сапог девушки. — Сом проти того.
Таня поджимает свою «драгоценную» ногу под себя и смеется. Ее смех кажется Нестору искусственным, а усики галантного Такача вызывают озлобление. Девушка восклицает:
— О, какой вы кавалер, Штефан!
— Что такое «сом проти того»? — обращается Нестор к Пражме.
— Я против, — переводит Пражма и насмешливо объясняет: — Штефан против того, чтоб Таня носила такую обувь…
Нестор видит, как Таня краснеет, и глупо выпаливает:
— Ну и принес бы, если такой галантный кавалер, хромовые сапожки…
Таня опять смеется. «Пустая кокетка», — думает Нестор и злится на весь мир. А девушка вскакивает на ноги и, босая, в лыжном костюме, делает царственный жест в сторону Нестора и декламирует:
— Будьте все вы свидетельницы, если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж…
Голос у нее звенит, глаза лукавые, лицо раскраснелось от костра и общего внимания, а Нестор, закрыв глаза, видит себя коренастым мальчишкой, учеником восьмого класса. Он выходит на школьную сцену в роли кузнеца Вакулы. Ставят «Ночь перед Рождеством», и Нестор говорит красавице Оксане — Наташе из восьмого «А»:
— Погляди, какие я тебе принес черевики! Те самые, которые носит царица…
Как это было давно! После этого был июльский день 1941 года, когда он, студент института, с жестяной кружкой и алюминиевой ложкой в заплечном мешке пошел на войну. Не забыть пожарищ Украины, и боя на реке Псел, и партизанских будней в польских лесах…
Открыв глаза, Нестор видит Таню Каширину, и его охватывает буйное озорство. Он видит сержанта Каширину, а отвечает ей, как будто перед ним Наташа из восьмого «А»:
— Не тужи, моя ненаглядная Оксана! Я тебе достану такие черевики, какие редкая панночка носит…
Вокруг раздаются аплодисменты, смех, веселые возгласы:
— Браво, Нестор! Настоящий артист… — И никто, конечно, не догадывается, как близок их Нестору кузнец Вакула.
Он сразу успокаивается, ему уже не противны усики Такача, а Таня не кажется кокеткой, и, чтобы загладить свою вину перед товарищем, о которой тот даже и не догадывается, Нестор предлагает:
— Хочешь, Штефан, папиросу? Московская!
— О! — восклицает Штефан. — Дякуем…
— Бери, бери…
Они закуривают настоящие московские папиросы. Те папиросы, которые солдат хранит для больших праздников. Но кто скажет, что у Нестора сегодня не праздник? Он курит, а сквозь душистый дым смотрит на Такача, на Таню, греющую ноги, на Алоиза Ковача с прожженными брюками в руках, на Вануша Сукасьяна, отпускающего кашеварам крупу.