Конец июля 1938 года. Четырнадцатого был опубликован «Расовый манифест». Ферми чувствовал себя неспокойно и уже подумывал об эмиграции. Режим же оказался в трудном положении: как Меацца был «номер один» в футболе, так Ферми был «первым номером» в физике, к тому же членом Итальянской академии, причем самым молодым. Непростой этот вопрос требовал разрешения, и можно представить себе, с каким облегчением была воспринята весть о том, что Ферми получил «Нобеля» (позволив себе пренебречь во время церемонии римским приветствием [79]*) и удрал в Соединенные Штаты.
Таким образом, письмо Ферми было в тот момент некстати и могло возыметь противоположное действие. В том числе из-за тона: так разговаривает специалист с человеком посторонним. «С уверенностью заявляю Вам без всякого преувеличения, что из всех итальянских и иностранных ученых, с которыми мне доводилось близко общаться, наибольшее впечатление глубиной своего ума произвел на меня Майорана. Способный как разрабатывать дерзкие гипотезы, так и весьма критически оценивать свою и чужую деятельность, опытнейший счетчик и прекрасный математик — впрочем, за завесой цифр и алгоритмов никогда не упускающий реальную суть физической проблемы, — Этторе Майорана в высшей степени наделен тем редким сочетанием качеств, которые присущи теоретикам высокого класса…» Учитывая цель письма, скорее следовало бы выразиться так: «Вы прекрасно знаете, кто такой Этторе Майорана…» — поскольку ни у кого в Италии в том, 1938 году не возникло бы и тени подозрения, что Муссолини может чего-то не знать.
Легко вообразить короткий разговор, состоявшийся во время одного из ежедневных отчетов начальника полиции главе правительства. Муссолини, наверное, спросил о деле Майораны, о том, на какой стадии находится расследование. А Боккини, должно быть, ответил, что оно дошло до мертвой точки — как в том смысле, что полиция уже примирилась с невозможностью его разгадки, так и в том, что и сам он, и вся полиция убеждены: Майораны нет в живых. Наверняка сообщил он и то, что за обычным расследованием — в ответ на заявление об исчезновении — по просьбе Джованни Джентиле последовало еще одно, более тщательное — проведенное политической полицией, чью тонкую, педантичную работу дуче хорошо знал и ценил.
И если Муссолини этим не удовольствовался, если велел искать дальше, если он действительно написал «Приказываю найти», то поползновение сие Боккини наверняка счел еще одним проявлением безумия, признаки которого он с нарастающим беспокойством с некоторых пор замечал за дуче.
III
«Я родился в Катании 5 августа 1906 года. В 1923 году окончил классический лицей; затем — до начала прошлого года — регулярно посещал в Риме занятия по инженерному делу.
В 1928 году, желая заниматься чистой наукой, я добился перевода на физический факультет и в 1929 году под руководством Его Превосходительства Энрико Ферми написал и защитил с отличием диплом по теоретической физике на тему «Квантовая теория радиоактивных ядер».
В последующие годы я свободно посещал римский Институт физики, следя за развитием науки и занимаясь разного рода теоретическими исследованиями. Все это время я пользовался мудрыми, вдохновляющими рекомендациями Его Превосходительства проф. Энрико Ферми».
Эта «справка об образовании» была составлена Этторе Майораной в 1932 году явно для бюрократического применения и, вполне возможно, прилагалась к направленной в Национальный совет по научным исследованиям просьбе выделить средства на поездку в Германию и Данию, предпринять которую убедил Майорану Ферми. Обращают на себя внимание та отнюдь не порицаемая бюрократией небрежность, с которой он упоминает о своих исследованиях («разного рода» — пишет Майорана там, где другой бы подробно перечислил), и слова «свободно посещал», отчасти противоречащие утверждению о том, что он постоянно пользовался «мудрыми, вдохновляющими рекомендациями» Ферми. В этих нескольких строчках чувствуется какое-то принуждение, нажим: словно ему пришлось ответить на старания и просьбы друзей, сделать то, что делали или чего ожидали от него другие, — в общем, человеку неприспособленному пришлось приспосабливаться.
79
* На то, что Ферми не поднял руку в римском приветствии, а просто протянул ее королю Швеции, итальянские газеты откликнулись язвительными комментариями. Тому, кто не жил при фашизме, трудно вообразить, какие беды мог навлечь на себя человек, по рассеянности вместо римского приветствия пожавший другому руку. В той же комедии «Рафаэль» есть эпизод, из которого видно, какими мучительными, неразрешимыми проблемами была чревата отмена рукопожатия:
«— Простите, федерале, а если король, как ожидается, приедет в наш городок и протянет мне руку, что тогда делать?
— Протянет руку? Да, вот это вопрос… Протянет вам руку… Идите сюда! Предположим, я — король.
— А я кто? Чтобы знать, как себя вести…
— Вы — тот, кто есть на самом деле, политический секретарь. Ваша фамилия?
— Горгони.
— Политический секретарь Горгони! Приветствуйте меня! Приветствуйте, говорю.
— Салют королю!
— Да нет же, нет… Вы должны сказать: „Салют дуче!“
— Но ведь вы — король.
— Вас это заботить не должно! Вы говорите: „Салют дуче!“
— Хорошо, так и скажу.
— Не опускайте руку! Я вам протягиваю свою… Нет-нет-нет! Поменяемся ролями. Я — это вы. Я — политический секретарь Горгони. Смотрите на меня внимательно. А вы — король… Нет, слишком вы высокий.
Сядьте! Идите сюда вы, Скармакка. Вы — король. Нет, король — я. А вы — политический секретарь Горгони.
— Почему это я — Горгони? Я хочу быть перед королем самим собой.
— Ладно, вы — это вы. Поднимите руку! Я вам протягиваю свою — вот так. Вы поднимаете руку еще выше.
— А если король, избави бог, подумает, что я не хочу пожимать ему руку из гордости, и обидится?
— Его Величество никогда не думает… В общем, это все ерунда, никогда такого не случится. Садитесь! Как можно задавать такие глупые вопросы?»