— «Deus judica causam tuam» [58].— Адвокат Ди Блази иронически процитировал девиз иезуитов, который вице-король самолично распорядился стесать с фронтона дворца Стери.
Маркиз недобро глянул на адвоката.
— Хотелось бы знать, — продолжал он, все более распаляясь, — как мог архиепископ позволить, чтобы и его втянули в эту историю, как он мог присутствовать при подобном безобразии?!
— Почему «безобразии»? Маркиз Караччоло хотел этим сказать нам, предупредить нас всех, что наступают новые времена и что есть в нашем прошлом кое-какие вещи, с которыми следует поступать как с отрепьем, оставшимся от заразного больного, — предавать огню, — возразил Ди Блази.
— А насчет его высокопреосвященства… Что тут скажешь? Ди Блази прав, времена действительно меняются, — заметил монсеньор Айрольди.
— Некий д’Аламбер, — вступил в разговор князь Кат-толика, — напечатал в «Меркюр де Франс» письмо — сочинение нашего Штафирки. Можно лопнуть со смеху! Штафирка, видите ли, прослезился, когда статс-секретарь огласил декрет об отмене привилегий. Кто-нибудь заметил, чтобы он плакал?
— Меня там не было! — гневно отмежевался маркиз.
— А я был, — сказал Ди Блази, — и могу засвидетельствовать, что вице-король действительно очень разволновался. Впрочем, я тоже.
— Непременно достану этот номер «Меркюр де Франс», — пообещал князь Каттолика, с презрением глядя на Ди Блази и обращаясь к маркизу Джерачи, — и дам вам почитать. Курам на смех, ну просто курам на смех…
Князь, продолжая смеяться, пошел было прочь, но передумал, вернулся и подхватил маркиза под руку:
— Можно вас на минуточку?
Маркиз досадливо фыркнул; во взгляде его была мольба о поддержке, но никто ей не внял, и он последовал за князем.
— У маркиза зуб на вице-короля, — объяснил монсеньор Айрольди сидевшему рядом с ним дону Джузеппе Велле. — Его лишили некоторых титулов, как-то: первого графа Италии, первого владетеля обеих Сицилий, князя Священной Римской империи… А без титулов жизнь не жизнь.
Когда повеяло бодрящим ветерком злословия, Джованни Мели, казалось дремавший в кресле, встрепенулся. Изобразив на лице участие, словно он и впрямь разделял огорчение князя Каттолики, он сказал:
— А бедняга князь? С таким трудом добился в Неаполе отсрочки долгов на полгода, так нет же, вице-король настаивает, чтобы платил немедля! Действительно, что за времена! — И Мели опустил глаза, чтобы скрыть под веками вспыхнувшую на миг насмешку; когда он снова их поднял, взгляд был невиннейший. — А уж с бедным князем Пьетраперциа и вовсе бог знает что делают: ни за что ни про что засадили в Кастелламаре, ну просто ни за что ни про что! Подумаешь, приютил убийц… Где это видано, чтобы человека благородных кровей за такую мелочь сажали в тюрьму?
— Неслыханно! — подхватил проходивший мимо и уловивший лишь последнюю фразу дон Винченцо Ди Пьетро.
— Дворянство! Соль сицилийской земли! — декламировал Джованни Мели.
— Вы совершенно правы! — обрадовался дон Гаспаре Палермо.
— Где дворянские привилегии, где свобода Сицилии?! — горячился дон Винченцо.
— Какая именно свобода? — спросил адвокат Ди Блази.
— Уж конечно, не та, что на уме у вас! — сухо отпарировал дон Гаспаре.
— Равенство! — с издевкой произнес дон Винченцо и, откровенно паясничая, процитировал: — «Неравенство людей противоречит здравому смыслу…» Здравому смыслу, видите ли! Совсем ума лишились!
Адвокат Ди Блази сдержался, хотя намек на его статью пятилетней давности задел его и потому, что тон был грубый, ернический, и потому, что сам он в ней разочаровался, жалел, что напечатал: статья была расплывчатая, в чем-то даже наивная, не достигавшая цели.
— Вам, видимо, кажется более убедительным сочинение дона Антонио Пепи, доказывающее, что неравенство заложено в самой природе людей? — с иронией спросил Ди Блази.
— Если дон Антонио Пепи действительно написал, что люди неравны, то я с ним согласен! Хотя сам я, между нами будь сказано, все эти опусы употребляю только для подтирки.
— И правильно делаете! — воскликнул Мели с таким неподдельным восторгом, что дон Винченцо даже насторожился: было в этом чрезмерном энтузиазме что-то подозрительное, какая-то ядовитая подковырка. Недаром он твердил, что все они, бумагомаратели, одним миром мазаны.
К счастью, подошло время садиться за стол, а точнее, за карты, и гости разбрелись по залам, где слуги уже приготовили все необходимое. Дон Гаспаре и дон Винченцо удалились.