— Точно!
— Боже мой, Эмир, а я-то всегда думала, что ты такой разумный!
— Разве что на плече я его не вытатуировал как Марадона. И вдруг появляется его жена, и тут-то у многих открылись глаза. А он, такой, вернулся из Дейтона и начал изображать обычного человека. Фирму «Тимберленд» открыл — хочу, говорит, купить сыну хорошие ботинки!
Когда мы подошли к отцовской могиле, у изголовья ее стояли свежие гладиолусы.
— Должно быть, какая-то из его шлюх?! Знала бы кто, шею ей свернула, — говорит моя мама.
Положила цветы около отцовской фотографии, добрела до фонтанчика, налила воды и вернулась назад. Теперь мы вместе приводим в порядок муратово надгробье, отскребаем камень щетками. А я почему-то вспоминаю, как Сенка хозяйственным мылом оттирала мои плечи — в день, когда я впервые пошел в школу, и во все прочие, когда я, мальчишкой, возвращался с футбола. В конце концов мы вдвоем тщательно очистили гранит на отцовской могиле. Теперь Сенка достает сигарету. Это настоящий ритуал. Прикуривает Сенка сигарету, передает ее мне, а я кладу ее на край могильной плиты, чтобы и Мурат покурил с нами. Сигарета горит, мы молчим, и только когда пепел отцовой сигареты дотягивается до фильтра, встаем и идем к выходу за ворота савинского кладбища. А я снова думаю о преимуществах Средиземноморья, любой его части — не надо чистить обувь, потому что нет глины. Доходим до площади. Там, на площади, на ступеньках под часами, мы с Сенкой расстаемся. Она говорит:
— Пойду-ка я по набережной до дома пройдусь, возьми ключ на всякий случай, вдруг поздно вернешься, а я засну.
Оставил я ее спускаться по ступеням вниз к морю, а сам потихонечку, мимо херцегновской почты, пошел туда, где буду для нее невидим, смотреть на нее, сидящую на скамейке около туннеля.
На сломанной скамейке, там, где проходила узкоколейка, сидели когда-то мои отец с мамой. Она курила «югославию» с фильтром, отец смотрел на горизонт, так и сидели они, подавленные великой бедой войны. Не обделила их жизнь и другими горестями, но эта, из-за войны, была сильней прочих. Теперь на скамейке сидит одна мама. Прикрыла глаза и грезит о чем-то своем, тайном. О чем же мечтает моя мама, думаю я, наблюдая издалека за ней, не подозревающей, что я здесь и смотрю на нее. И вовсе Сенка не спит, как утверждает мой старый приятель, она курит, потом закрывает глаза. Зажмуривает их, но не спит. Будто продолжает свой вечный тайный разговор. Будто с кем-то разговаривает. Как бы не сойти ей так с ума, думаю я, глядя как она с закрытыми глазами шевелит губами. Как бы не связалась с какой-нибудь сектой, вот даже какая ерунда приходит мне в голову. Поговорит она так тихонечко, встанет со скамейки и отправится домой.
Сидим мы с мамой, печем пончики и смотрим вечерние новости. По телевизору все как обычно. Двухсторонние отношения, санкции, отключения света и воды в Черногории. Необходимость сокращения ядерных вооружений. Сенка твердо намерена выяснить вопрос о моей принадлежности. Хоть и делает это деликатно:
— Ну давай же, скажи маме, признавайся, знаешь, как говорится, признание — уже пол-прощения: чей ты человек? Может, правда, что соседка с одиннадцатого этажа (хоть и дура) говорит, что ты ведешь бизнес Милошевича на Западе?
Искренне рассмеялся я над этой ерундой, но не хотел заканчивать столь чудесный разговор под рабочим названием «Чей ты человек, сынок?»
— Я, Сенка, как и ты, люблю принципиальных и сильных людей.
— Да ладно, с чего это ты так уверен, что он сильный? Сильные — это президенты Америки, России, Китая, а не Югославии.
— Сначала познакомился я с ним по телефону, в 1988-м, перед премьерой «Времени цыган». К этому разговору подтолкнул меня эгоизм. Да-да, в том, что касается кино, я именно такой, без сомнения. Директор «Белград-фильма» Мунир Ласич не разрешал премьеру фильма в «Сава-центре», а все остальные подходящие кинозалы Белграда были уже зарезервированы. Он прямо повернулся на идее, что премьеру нужно делать в кинотеатре «Козара». Оля Варагич, директор «Времени цыган», знала, что только новый шеф ЦК Сербии может укротить этого Ласича и решить проблему. «Слышал я, что вам необходима помощь», сказал он по телефону звучным голосом. Звонил он мне в Нью-Йорк и я, еще не проснувшись и нервничая, объяснил ему, что «Сава-центр» единственное место, в котором у этого фильма получится достойная премьера. Премьера состоялась в «Сава-центре».
— Хорошо, а почему то, где будет премьера, должен решать Первый человек? — наивно спрашивает Сенка.
— Да потому что второго никто слушать не станет! Тут в цене слова только первого.
Сенка смеется, а я вспоминаю фильм «Папа в командировке». Если б не Мира Ступица, убедившая своего мужа и тогдашнего президента Цвиетина Миятовича, что совершенно непростительно, если такой фильм не будет снят, «Папы в командировке» вообще бы не было.