— Твоё кольцо, патрон. Его нашли под трупом Квинтилия, — мрачно прошептал Кастор.
— А, то, что с сардониксом! Вот, оказывается, куда оно делось. А старуха что же?
— Среди трупов, выловленных сегодня утром в Тибре, есть один, который невозможно распознать, он слишком долго пролежал в воде, и это может быть она.
— Великолепно! Мегера мертва, а драгоценность, которая должна была приблизить ночь любви, используется как доказательство моей вины!
— Дело не только в этом… Многие узнали тебя вчера вечером. Твоих нубийцев ни с кем не спутаешь. Не мог, что ли, обойтись белыми носильщиками, как делают все? А ещё свидетельствовали возничий, старьёвщик, который слышал, как глашатай выкрикивал твоё имя, две или три служанки, какой-то отставной военный, старый нищий у храма…
— Да, да, я понял! Вычислить меня не составляло проблемы.
Помпония опять разрыдалась.
— Послушайте, друзья, — Аврелий говорил совершенно спокойно, — я не намерен соглашаться на судебный процесс. Ни при каких условиях. Я не явлюсь послезавтра в суд и уклонюсь от ареста, как избегали его многие сенаторы, когда их несправедливо обвиняли во времена Сеяна и Калигулы.
Матрона рыдала так громко, что почти заглушала голос Аврелия, и он дружелюбно упрекнул её:
— Как же я могу что-то решать, Помпония, если ты уже принялась оплакивать меня?
Тучная женщина шмыгнула носом, утёрла глаза разноцветным плащом, оставив на дорогой ткани пятна от румян.
— Прежде чем покинуть сцену, созову большой званый ужин. Помните, что мне предсказал провидец у вас дома?
— Что ты задумал? — испугался Сервилий.
— Ты правильно понял: я устрою большой званый пир в честь богов Аида, которые вскоре встретят меня. Никто из тех, кого позову, не сможет отказаться от приглашения. Пиши, Кастор!
Грек подошёл к господину, который с новой энергией стал мерить шагами комнату и диктовать:
— Публий Аврелий Стаций, римский сенатор, обвинённый в убийстве Квинтилия Джеллия и не желающий пятнать честь своего имени судебным процессом, решил доказать свою невиновность, лишив себя жизни в присутствии своих друзей, и просит получателей этого письма не отказать ему в радости видеть их и принять приглашение на последний праздничный ужин.
Сервилий в изумлении посмотрел на друга.
Кастор поднялся, решительно протестуя:
— Не проси меня, патрон, чтобы я вскрыл тебе вены!
— Именно тебя и попрошу, мой слуга и мой друг. Но будем надеяться, что это не понадобится!
Помпония опять залилась слезами.
— Отправь это послание Руфо и его детям, — приказал Аврелий греку и, немного подумав, добавил: — И ещё Лоллии Антонине.
— Не спеши, Аврелий! — посоветовала Помпония. — Пожалуйста…
— Мне не остаётся ничего другого: у меня всего два дня.
— Тогда беги! Мы спрячем тебя в наших имениях, сумеем найти тебе укрытие. Подождёшь там, пока не раскроются преступления! — предложил Сервилий.
— Нет, друг мой, я хочу жить при свете дня. Я — Публий Аврелий Стаций, римский сенатор. И я не собираюсь прятаться, как мышь. Либо жизнь стоит того, чтобы жить, либо надо уйти без всяких сожалений. Это даже Сенека говорил! Он сейчас отправится на корсиканские болота и попытается сохранить здоровье в ожидании лучших времён. Я же не просто хочу жить спокойно, но хочу жить в Риме. А если не могу, значит, умру здесь.
— А если суд встанет на твою сторону?
— Но как, друзья мои? При стольких свидетелях, которые видели, как я буквально обнимал труп? При том, что на месте преступления найдено моё кольцо. Да меня непременно осудят, и я не смогу даже спасти своё состояние, не говоря уже о чести, разумеется!
— А если ты…
— Нет! — резко прервал Аврелий. — Если меня осудят, я должен буду понести наказание. Но я предпочитаю покинуть этот мир в окружении друзей, среди красивых вещей, в кругу прекрасных женщин, наслаждаясь лучшим вином. Я так жил, так же хочу и умереть, если придётся. Кстати, — он обратился к Помпонии, — не забудь передать мою просьбу очаровательной Лоллии Антонине не лишать меня удовольствия от её присутствия.
Помпония, чья туника и плащ совсем уже промокли от слёз, в отчаянии кивнула, не в силах произнести ни слова.