Аврелий ждал её ответа затаив дыхание.
Девочка долго не отвечала, потом подняла на него печальные глаза, шёпотом произнесла «Да» и замкнулась в мрачном молчании.
— И ты, Псека, никогда не делала этого?
Девочка продолжала молчать.
— Доверься мне, прошу тебя. Я — Публий Аврелий Стаций, римский гражданин и сенатор. Мне не нужно наказывать и мучить ребёнка, чтобы почувствовать себя великим. И хотя ты предала Коринну, я знаю, что никогда не предашь меня, даже для того, чтобы спасти свою жизнь.
Глаза Псеки наполнились слезами. Аврелий поднялся и взял в руки её маленькие дрожащие ладошки.
— Я, Аврелий Стаций, умоляю мою рабу Псеку признаться мне, делала ли она когда-нибудь это. От её слов может зависеть моя жизнь.
Он крепко сжал её ладони и доверчиво подождал, пока она перестанет плакать. Успокоившись, Псека шёпотом заговорила:
— Однажды я вернулась домой, к Коринне, и подсмотрела: я ведь маленькая, и мне легко спрятаться.
Потом я рассказала то, что видела, матроне в доме Руфо. Но там вовсе не было ничего необычного.
— И что же ты видела? — спокойно спросил Аврелий, скрывая волнение.
— Ничего, я же говорю. Я спряталась в кладовке рядом с кухней. Я видела хозяйку, она оставалась в атриуме одна и смотрела на дорогу.
— Продолжай.
— Я пролезла дальше и спряталась в триклинии. Оттуда мне видна была комната Коринны. Её освещали масляные лампы.
Маленькая рабыня удручённо покачала головой.
— Я посмотрела туда, но там не происходило ничего особенного. Двое мужчин занимались любовью. Я часто видела это в публичном доме.
Аврелий вздрогнул. Как он мог не догадаться об этом раньше! Квинтилий и Гай были любовниками! О, боги олимпийские, это же было так очевидно. Гай со своим презрением к женщинам и восхищением греческой культурой…
Такой юный, восприимчивый, истеричный… Теперь всё стало ясно.
— А скажи-ка мне… — Аврелий замолчал, подыскивая подходящие слова, чтобы обратиться кдевочке, потом вспомнил, что Псека выросла в борделе и о некоторых вещах знала, возможно, больше него. — Скажи мне, кто из них был мужчиной? — прямо спросил он.
— Тот, который старше, как всегда, — без всякого смущения ответила девочка.
Греция, эфебы — женоподобные мужчины… Но это же очевидно! Юный Гай влюбился в своего шурина, более взрослого и более опытного, или, может быть, тот соблазнил его.
Ничего предосудительного или порочного в этом не было бы, если бы всё это происходило в Греции. Да и в Риме теперь уже тоже не так строго относились к мужеложеству: даже Калигула переодевался в женские одежды и не скрывал своего восхищения могучими гладиаторами.
Но в семье Фурия Руфо! Что сказал бы строгий сенатор, который проповедовал древние традиции, согласно которым отец семейства безраздельно распоряжался жизнью и смертью всех членов своей семьи?
Однако убита Коринна, а не Гай. А потом и Квинтилий. Убиты, наверное, для того, чтобы Руфо никогда не узнал…
Вот наконец настоящий мотив! Аврелий оживился и на радостях обнял маленькую рабыню.
— Псека, пожалуй, твой рассказ сможет спасти меня!
Рабыня улыбнулась, обрадовавшись, что смогла наконец быть чем-то полезна господину, которого уже боготворила.
— И ещё. Ты приходила в день убийства в дом Марции, той госпожи, которая кормила тебя?
— Да, я хотела сказать ей, что Коринна мертва, ведь эта госпожа была добра ко мне.
— Ты сказала ей о кинжале?
— Да, я описала этот кинжал, как услышала со слов твоего раба, когда стояла за дверью.
«Какой же идиот этот Кастор!» — в гневе подумал Аврелий.
— Я говорила ей и о том, что видела какого-то мужчину… то есть тебя, господин.
— Ты сказала ей, кто я?
— Нет, господин, я тогда ещё не знала, кто ты такой. Но я описала тебя, и она могла узнать… — в отчаянии произнесла девочка.
— Теперь это уже не имеет значения, Псека. Теперь я должен попросить тебя кое о чём. Прошу тебя рискнуть ещё раз, серьёзно рискнуть ради меня. Знаю, ты не обязана этого делать. Разве должен раб жертвовать собой ради того, кто лишает его свободы?
— Я всё сделаю, господин. Сделаю потому, что… хочу, чтобы ты остался жив! — с волнением ответила девочка.