— А Ничо?
— Фемиста нисколько не нравится ему! — несколько поспешно пояснила Ариадна. — Он считает, что женщины должны выходить замуж и рожать детей, а не заниматься философией. Мне ничего другого и не надо бы в жизни, но этот несчастный, за кого меня хотели выдать, бросил меня, потому что я осталась без приданого, когда моя семья разорилась. Я не жалею о нём… Мои деньги нужны были ему только для шлюх!
— А ты давно здесь живёшь?
— С прошлого года, когда умер мой отец. Дяде как раз нужен был кто-то, кто вёл бы хозяйство. Но скажи мне, неужели ты и вправду сенатор? — спросила она, словно сомневаясь, что такой знатный римлянин угощался её чечевичной похлёбкой. — Даже Кварто Веконий, а он тут, в Геркулануме, считается важной фигурой, никогда в жизни не видел близко ни одного члена сената!
— Ты знакома с ним? — тут же спросил Аврелий.
— К моему несчастью, мы были обручены! — с огорчением воскликнула Ариадна и, уходя, угодливо поклонилась патрицию, полагая, что именно так в Риме принято обращаться с важными господами.
Ничо подошёл к столу осторожно, с опаской поглядывая на Аврелия, словно показывая тем самым, насколько не доверяет ученикам философа, которые внезапно превращаются в магистратов.
— Сколько ты украл у своего господина? — прямо спросил Публий Аврелий, не тратя время на ненужные вступления.
— Две тысячи пятьсот сестерциев, — признался Ничо, даже не пытаясь отрицать. — И Кварто Веконий хочет, чтобы я вернул их ещё и с процентами!
«Опять Веконий! — подумал Аврелий. — Купец так постарался, что в этом доме его ненавидят все. И если бы убитым оказался он, то оставалось бы лишь выбрать, кому это выгоднее всего».
— Горбачусь, как мул, за два сестерция вдень, — продолжал Ничо, — и половину оставляю ему в счёт долга… Таким путём мне и до конца жизни не выплатить его!
— Как управляющий ты хорошо зарабатывал. Что же заставило тебя пойти на воровство? — поинтересовался сенатор, но ответа не получил. — По правде говоря, ты и у учителя устроился очень неплохо: крыша над головой, еды предостаточно, две славные девушки…
— Да какие они славные, ты что! — возмутился последователь Эпикура. — Все женщины — проститутки!
— Все, кроме твоей матери и сестры, не так ли? — уточнил Аврелий.
— Я — сирота и единственный сын, — ответил Ничо, не уловив иронии. — Так или иначе, а Фемиста хуже всех!
— Это почему же?
— Ты ведь хорошо знаешь, что Эпикур возражал не против плотских отношений, а только против любовных страданий, которые могли возникнуть, если девушка с подобным прошлым изменит одному брату с другим, — объяснил ученик.
— И ты хочешь сказать, что она не поддалась искушению? — удивился сенатор.
— Можно и так сказать, — ответил Ничо. — Но главное, эта женщина приносит неудачу, и даже Ариадна её терпеть не может!
Аврелий огорчился. Дом Кризофора, показавшийся ему поначалу оазисом спокойствия, теперь представлялся змеиным гнездом, где давно копившиеся разногласия и вражда взорвались наконец самым страшным образом — убийством.
— Если племяннице учителя невмоготу жить под одной крышей с бывшей танцовщицей, она могла бы попробовать выйти замуж, — заметил Аврелий не без некоторого недовольства. — Она миловидна и к тому же хорошая хозяйка.
Ничо поджал губы.
— О ней тоже болтали всякое, когда была обручена…
— Спорим, что, как только она станет владелицей нескольких доходных лавок у главной дороги, все об этом тотчас забудут, — цинично заметил сенатор.
— Да, в том числе и Кварто Веконий, — согласился Ничо. — Для этого человека нет ничего святого, и он всегда думает лишь о собственной выгоде. Возьми хоть мой случай. Кто угодно другой, обворованный доверенным управляющим, посадил бы его на цепь. А он вместо наказания заставляет меня бесплатно работать на него. И в этом похож на отца…
— На старика, который умер от разрыва сердца? — уточнил Аврелий.
— Не подозревал даже, что у него есть сердце, ещё та акула была! Но на самом деле он очень любил младшего сына, и его уход из дому действительно потряс старика. Конечно же, Флорий действовал по наущению Фемисты: когда мужчина совершает какое-нибудь безумство, за ним непременно стоит женщина! — с горечью заключил Ничо.