Невольно я ловлю себя на том, что восхищаюсь сверхъестественной силой всадника. Сколько раз я пыталась сделать с этой железкой хоть что-нибудь…
А Смерть смотрит на меня и снова хмурится.
– Что еще? – сиплю я.
– Мне придется тебя поднять, Лази. – Он называет меня уменьшительным именем, как будто мы с ним друзья.
Все внутри замирает от ужаса. Я всегда считала себя выносливой и терпеливой, но сейчас, после бесконечных дней боли, переменила мнение.
Однако мне необходимо вырваться из этого плена, освободиться.
Плотно зажмурившись, киваю.
– Давай, – говорю вслух, открыв глаза.
Смерть придвигается ко мне вплотную, подсовывает руки под мою спину. Даже этих осторожных движений достаточно, чтобы у меня вырвался вскрик.
Боже, а вот сейчас будет реально больно.
Танатос медлит.
– Ты справишься? – спрашивает он.
Я глубоко дышу через нос.
– Подожди, дай мне минутку.
Всадник ждет. Он все так же держит руки под моей спиной, но не шевелится.
А я, пытаясь успокоиться, начинаю разглядывать рисунки, отчеканенные на его нагруднике. Там змеи и надгробия, яйца и какие-то когтистые существа, спирали и похоронные процессии – одно изображение перетекает в другое. Я впиваюсь глазами в металлический панцирь, прикрывающий сердце Танатоса. На нем женщина, замершая в тесных объятиях скелета. Как раз в тот миг, как я собираюсь протянуть руку и потрогать ее, Смерть рывком поднимает меня.
Я не могу удержать страшный крик, потому что боль ослепительна, убийственна.
Но стержня больше нет, и я свободна.
Смерть тяжело опускается на землю, прижимая меня к себе.
Я отворачиваю голову, потому что меня сотрясают судорожные позывы к рвоте. Постепенно эти конвульсии, похожие на предсмертную агонию, переходят в рыдания, но и они не могут утихомирить невыносимую муку. Я на свободе, но тело мое разрушено.
Все разрывается от ужасной боли.
– Я нашел тебя, Лазария, моя Лазария, – бормочет Танатос.
В это мгновение слова его странным образом утешают и успокаивают. Я поворачиваю голову к нему и снова плачу, теперь уткнувшись лицом в его серебряный нагрудник.
Всадник нежно прижимает меня к себе, баюкая.
– Больно, – с трудом выговариваю я сквозь рыдания. Довольно странно жаловаться собственному недругу, тому, кто столько раз и сам причинял мне боль и страдания. Еще более странно то, что он держит меня так бережно, утешая.
Впрочем, он, кажется, не против, и вот это, пожалуй, удивительнее всего.
Смерть гладит меня по щеке, ладонь у него теплая. Почему-то именно этот жест разом заставляет меня очнуться – слезливости и постыдной жалости к себе как не бывало.
Я пытаюсь отодвинуться.
– Лежи смирно, – командует он, и, непонятно почему, я подчиняюсь.
Он изучает меня серьезно и печально. Не отрывая глаз, глубоко вздыхает.
Мне неуютно под его внимательным взором, но я не успеваю шелохнуться, как вдруг чувствую, что по коже бегут мурашки, будто меня щекочут. Хочется почесаться, вскочить, поменять позу. В животе – там, где у меня жуткая дыра, – разливается тепло и… то же ощущение щекотки.
– Что ты делаешь? – тихо, на вдохе спрашиваю я.
– Исцеляю тебя.
Исцеляет?
– Разве ты можешь лечить? – искренне удивляюсь я, пытаясь отвлечься от хлынувшего на меня потока новых ощущений. Я была уверена, что он способен только убивать.
Хотя лицо его торжественно и мрачно, как всегда, в устремленных на меня глазах я, кажется, замечаю улыбку.
– Я многое умею, Лазария.
Но почему Смерти дана сила исцелять? И, кстати…
– Почему ты исцеляешь меня?
Он не отвечает, только крепче стискивает зубы и сосредотачивается на моем животе.
А я снова замечаю ту странную парочку на его доспехах. На этот раз у меня получается вытянуть руку и коснуться пальцем скелета.
Танатос опускает взгляд на мой палец.
– Смерть и жизнь, сплетенные в вечном объятии, – поясняет он.
– Они похожи на любовников, – шепчу я.
– Они и есть любовники. – Он заглядывает мне в глаза и, клянусь, видит меня насквозь, до самой сердцевины.
Незаметно сглотнув, я отнимаю руку. Его же пальцы продолжают гладить меня по щеке, и теперь я реально ощущаю, как под его касаниями стягивается израненная плоть.
– Что ты со мной сделаешь? – вырывается у меня. – Когда вылечишь?
Он еще чуть крепче сжимает зубы.
– Я почитаю тебя, Лазария. – Его огненные глаза впиваются в меня. – С самого первого раза, как ты явилась передо мной, я почитаю тебя. Мне понятно, что значит ставить долг превыше всего.
Его лицо меняется, но в глазах все так же полыхает пламя.