— Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся»[1].
Валя посмотрела в окно. Когда стоишь внизу, дома загораживают горизонт, но отсюда, со стремянки, виднелся краешек городской речушки, затянутой темным льдом. И — вот совпало! — именно тогда, когда Валя бросила взгляд на реку, лед на ней треснул и вздыбился.
— Что ты там делаешь?! — удивилась бабушка, выходя из кабинета. — Немедленно слезай!
Валя слезла, но медленно.
— Баб! Со мной книжка разговаривает! Она сказала, что лед тронулся, — и он тронулся! То есть треснулся! Вот смотри!
Как назло, книжка захлопнулась.
Но бабушка поверила им на слово. По крайней мере, торжественно кивнула:
— Конечно, книжки с нами разговаривают. Я-то знаю! Я уже тридцать шесть лет их слушаю!
Валя все-таки пыталась разыскать вещую страницу. Не столько для бабушки, сколько для себя. Однако книга раскрылась на совершенно других словах.
«В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селёдки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок»[2].
— Вот видишь, — сказала бабушка, — даже книжка говорит тебе, что пора перекусить.
Междуглавие 1
Напрасная трата времени
— Не понимаю! — Если бы у Энциклопедии были плечи, она бы ими пожала.
А так — глубоко и презрительно вздохнула.
— Не понимаю! Жизнь и без того коротка. Сырость, солнце, жучки, дети — все они ведут нас в могилу, так стоит ли тратить драгоценные секунды на общение с… этими?!
Под «этими» Энциклопедия — и не она одна — понимала ничтожных людишек, что копошатся там, внизу.
— Да! Измельчали людишки! — гаркнул с нижней полки том с колосящейся рожью на обложке. — Русский человек издревле тянулся к книге, а теперь?
— Русский человек, — строго поправила Энциклопедия, — издревле был неграмотен…
— А кто притащил неграмотность на Русь, а? — Ржаной том, казалось, сейчас перепрыгнет через проход между шкафами и вцепится обидчице в переплет. — На Руси издавна писали на бересте! Издавна!..
— А еще сбор макулатуры! — сказал Ильф-и-Петров, прерывая историческую дискуссию.
Патриотически настроенный том закашлялся от возмущения. Толстую Энциклопедию передернуло так, что переплет затрещал.
— А макулатура тут при чем?! При чем тут эта гадость?!
— Ну как же? Придут дети за макулатурой, посмотрят, какие книги потолще…
— Они не посмеют! Я — Эн-ци-кло-пе-ди-я! Кладезь! Выверенное хранилище знаний…
— …которое никто не открывал уже два года, — снова влез Ильф-и-Петров.
Энциклопедия задохнулась от возмущения.
— Дурак! — сказала она неинтеллигентно. — И затея твоя дурацкая! Не о чем с людьми разговаривать! И неучем!
— Потому что духовности нет! — поддержал недавнего противника «ржаной» том.
Ильф-и-Петров тихонько хихикал.
Энциклопедия крикнула наверх, где солидно выстроились собрания сочинений:
— Эй! Классики! А вы что скажете?
— А что тут говорить? — неохотно ответил один из томов Толстого. — Все уже сказано. Читайте нас. А всякую ерунду новомодную не читайте.
Толпа серийных книжек с когда-то яркими, а теперь захватанными обложками невнятно загудела на нижней полке, но Ильф-и-Петров не дал им высказаться.
— Макулатуре слова не давали! — прикрикнул он.
Серийные испуганно замерли.
— Скучно же… — вздохнул Ильф-и-Петров. — Читают нас мало, а так хочется поговорить.
Глава 2
«Если идти все прямо да прямо…»
Ник брел куда глаза глядят.
Хотя нет, глаза глядели строго вниз, в утоптанный снег. Он с удовольствием провалился бы сквозь этот снег — не от стыда, а просто от тоски. Скоро каникулы, полкласса поедет в Питер, а он останется дома — у мамы опять нет денег.
Ник сердито пнул пакет, попавшийся под ногу.
Из пакета неожиданно вылетела книга, раскрывшись на ходу и суетливо шелестя сотней крылышек. Ник заинтересовался и пошел поднимать.
Это оказалась книжка с простеньким рисунком на обложке — анимешного вида пацан в длинном плаще и со шпагой в руке. Причем на шпагу он опирался, как на трость, а плащ расширялся книзу, как ласточкин хвост. Ник пролистнул несколько страниц и застрял на строчке:
«…Если идти все прямо да прямо, далеко не уйдешь…»[3] «Точно, — подумал Ник, — совсем как я».