========== i. милость. ==========
Ветер треплет волосы, забирается за полы распахнутого мундира и шарит сквозь ткань рубашки обледенелыми руками, оцарапывая рёбра. Не чета тем скромным порывам, что танцуют на земле, среди вечной войны и пламени революции. Равка никогда не успокоится, пока от благодатной земли не останутся одни руины. Лишь бы врагу не доставаться, тогда можно и до крови себя искусать.
Среди скал дышится легче, пускай и лёгкие покрываются наледью, а и без того не самый свежий сэндвич так и норовит развалиться на части, превращаясь в обветренные куски хлеба, сыра и ветчины.
Проще думать об этом, сидя на сложенной руке Ланселота, как если бы он был человеком и приютил на своём предплечье птицу. Алина косится в сторону головы Найтмера, безучастно глядящей зелёными линзами на раскинувшийся вокруг простор. Ланселоту всё равно на принимаемые ею решения.
Ланселоту всё равно, как к её решениям отнесётся Империя.
Ланселоту всё равно, даже если от их мира останется один только пепел.
Алина дожёвывает остатки не самого лучшего сэндвича в своей жизни, вместо желудка ощущая вакуумную дыру. Проще думать об этом. Проще.
Проще, чем сдавливать челюсти, вспоминая взгляд Императора, заседание и то, как её поставили на колени, вынуждая отчитываться, словно школьницу, которая никак не может уразуметь простой урок.
Врагов Империи надобно стирать в порошок. Не колебаться, будь в руке пистолет или рычаг в кабине пилота. Хочешь разорвать цикл ненависти — изволь не сомневаться.
Алина рассматривает вышивку знамени на синих рукавах. Золотое тиснение на краях, складывающееся в личный знак. Белые перчатки. Белый рыцарь. Смешно.
— Знаешь, как зовут тебя за пределами Равки? — спросил у неё Дарклинг этим своим ясным, глубоким голосом, заставляющим повиноваться безропотно даже без проклятой силы, мерцающей в левом глазу птичьим силуэтом. — Смерть на белых крыльях. Белый палач.
Ныне хочется возразить среди отвесных скал, что крылья Ланселота отнюдь не белые. Кроме ветра и безмолвной машины вряд ли кто услышит запоздавшие занудные возражения. Лучше вспоминать об упущенных возможностях в споре, нежели об унижении. Фьерда наверняка наслаждалась каждый раз, втаптывая в пыль и грязь тех немногих равкианцев, кто стремился выпрямить спину под гнётом этой омерзительной тирании. В такие моменты чужие принципы и стремления сломать Империю кость за костью любой ценой просачиваются под кожу ядовитыми словами мессии, восставшего против исходного порядка. Выкашивающего людей с лёгкой руки, дабы добиться своего.
Алина сжимает кулаки и зубы. Ей нельзя так думать — близко к черте, за которую шагнул тот, кто называет себя Дарклингом; чьё имя произносят шёпотом равкианцы, в гулком ожидании спасения.
В ушах грохочет не ветер, а собственное сердце. Круг ненависти не разрывается, только замыкается крепче.
Шум двигателей она скорее всей шкурой чувствует, нежели действительно слышит.
На периферии мелькает синее, красное, белое. Тристан по праву считается самым быстрым Найтмером из всех поколений, созданный на основе экспериментальной модели Брадфорда и способный трансформироваться в реактивный самолёт. Изнутри царапает любопытством: каково было бы сразиться с ним при всей боевой мощи Ланселота, обновлённого и вручённого, словно подарок с упаковочной лентой, при вступлении в ряды Рыцарей Круга. На мгновение ей чудится вибрация под литым металлом, как если бы её боевой рыцарь был живым зверем. Девчонкам её возраста полагается думать не о характеристиках машин смерти, поставивших Равку на колени перед Фьердой, и подсчёте гарпунов.
И всё же, мир был бы действительно чудесным местом, занимай её думы только возможность ткнуть Николая Ланцова носом в песок.
Тристан перестраивается в свою боевую форму, словно отдавая дань уважения усаженному на скалистом краю Ланселоту. Алина хмыкает, стараясь не вспоминать чёрный покорёженный металл, лежащий среди песков безмятежного пляжа на безымянном острове. Равнодушный взгляд алых линз.
— И долго ты тут собираешься морозиться? — никакой ветер не может заглушить динамики. В голосе Николая никакого упрёка: одно любопытство да шуршание помех.
Третий рыцарь Круга и наследник побеждённой страны. Ведущий борьбу, как и сама Алина, изнутри. Они оба напоминают двух выброшенных на берег рыб. Сколько времени пройдёт, прежде чем их выпотрошит сомнениями?
Алина смотрит в лицо металлическому рыцарю и жмёт плечами. В конце концов, не оставаться же ей в штабе, позволяя остальным членам Круга самоутверждаться засчёт провала отвратной им выскочки из низов? Равкианки, из сектора с забытым номером, получившей в своё распоряжение сильнейшую боевую единицу.
Благородная фьерданка, идущая по головам и не знающая слова «благородство». Так ведь думают все эти зазнавшиеся вояки, считающие Равку свалкой?
Ей бы не думать, что случившийся провал таковым не был. Лишь осознанным решением, о котором Императору не следует знать. О котором никому знать не следует.
Проходит немного времени, прежде чем Тристан приземляется, а Николай забирается к ней. Металл холодный, но Алина совершенно не хочет вставать, забираться в кабину и лететь обратно в столицу. Ей вообще ничего не хочется, кроме как зарядить «Варис» и палить до тех пор, пока от Джерхольма не останутся одни руины.
— Паршиво выглядишь, — Николай приземляется рядом. Зелёная форма не обесцвечивает, лишь подчёркивает яркие глаза, похожие на два изумруда. Тристан подходит ему: такой же контрастный, полный энергии. И несущий смерть, совсем как Ланселот, управляемый её рукой.
Найтмеры были и остаются прекраснейшими орудиями хаоса. Сотворённые человеческим гением, дабы сокрушать и подчинять. Алина была ребёнком, когда началась та самая, первая война, лишившая её родину имени и свободы.
Лишившая всего.
— Спасибо, — Алина кривится. — Полагаю, приказ о моей отставке будет готов к утру?
Николай поднимает брови.
— Едва ли мне позволят остаться в Кругу после того, как я позволила уйти главному врагу Фьерды, — поясняет она.
— Никто тебя не изгонит. Хотя бы из соображений безопасности, — Николай хмыкает в ответ и откидывается назад, с равнодушным спокойствием взирая на вид перед ними. Им не привыкать сражаться на большой высоте, и эта едва ли его пугает. И едва ли будоражит. Человек — ненасытное существо, привыкающее ко всему. Они оба дети полётов, дети войны. Наступи мир, что от них останется, кроме призраков?