— Еще в Англии, — сообщил, подавшись вперед, Джек, — я слышал про одного типа, представьте себе, из гвардейской бригады. Так он разгуливал по Стрэнду в соломенной шляпе. Соломенные шляпы пристало носить торговцам рыбой, офицерам же подобает цилиндр. Его осудили в офицерской столовой, раздели и прогнали сквозь строй, отхлестав ремнями. Там были еще двое новеньких. В гвардейской бригаде их зовут «щенками». Они отказались участвовать во всеобщей потехе, и в итоге с ними произошло то же самое.
Чего-то в подобном духе я и ожидал. Но тут снова вмешался Селлон. Ему, похоже, не терпелось поскорее закончить этот разговор.
— Такие случаи происходят из-за несовершенства судебной системы. Полагаю, вам известно, что обычный полковой трибунал имеет дело лишь с унтер-офицерами и рядовыми. Самих же офицеров можно судить лишь в открытом трибунале Главного штаба. Процессы обычно вызывают большую шумиху и отрицательно сказываются на настроениях в армии. Вас, доктор, этому не учили?
— Не учили. Правосудие должно вершиться открыто.
— Разумеется, — кивнул он с усталым вздохом. — Как принято в Англии. Здесь же любое публичное разбирательство может покрыть полк позором в глазах не только собственных солдат, но и индийцев. Позвольте пояснить. Бесчестьем оборачивается даже не слишком значительное преступление. Иногда достаточно просто проявить непрофессионализм или нарушить субординацию. Конечно, случаются и вещи посерьезнее. Например, молодой офицер, назначенный полковым казначеем, растрачивает часть денег, или, что еще хуже, дело касается женщины. Представьте себе, что станется с несчастной, если история попадет в местные газеты! Да, доктор, здесь выпускают прессу и для индусов, и разные смутьяны весьма умело этим пользуются. Временами молодые люди оступаются, и им необходимо преподать урок. Это делают за закрытыми дверями члены тайного трибунала, младшие офицеры, равные провинившемуся по званию. Неофициально и незаконно, но иногда такой самосуд приносит пользу.
— Не слыхал ни о чем подобном, — отозвался я.
Чем подробнее были объяснения, тем меньше мне все это нравилось.
— Неужели в Альдершоте этому не учат? — удивился Селлон.
Именно так. В госпитале Нетли никто не счел необходимым проинформировать меня о столь необычных процедурах. Во взгляде Селлона по-прежнему сквозила подозрительность, будто я был шпионом, переодетым в британскую форму. Но кем был он сам? И откуда столько знал о военной юриспруденции?
— Давно ли вы служите, сэр? И сколько успели пробыть в Индии? — поинтересовался Селлон. — Полагаю, не очень долго!
— Однако суд, любой суд, — упрямо сказал я, — обязаны вершить власти, придерживаясь твердо установленных правил. Должен быть протокол, должна быть возможность подать апелляцию.
— О таком разбирательстве властям не сообщают, — медленно ответил капитан, отчетливо выговаривая каждое слово. — Это не официальная процедура. Но любой командир полка или роты знает о нем. Слухи расходятся быстро. Иногда старшего офицера могут даже попросить выступить в качестве свидетеля. Однако докладывать о суде и приговоре он не станет.
— И вот это вы называете «мундиры и медали в полночный час»?
В следующие десять минут Селлон в подробностях обрисовал мне тайный трибунал, полночное судилище. Допустим, провинившийся человек сделал нечто такое, что может навлечь позор на весь полк, попади дело в военный суд. Один из капитанов (быть может, сам Селлон?) назначается председателем. Ему помогают четверо лейтенантов-«судей» (во время официального разбирательства в этом качестве выступают девять старших офицеров). Другой капитан играет роль обвинителя. Подсудимый может выбрать себе защитника среди однополчан.
Когда остальные офицеры и денщики отправляются спать, в столовой накрывают зеленым сукном три стола и сдвигают их буквой «П». На них кладут бумаги и юридические справочники, ставят стаканы и графины с водой. Все это очень похоже на обычный зал заседаний. Фитили керосиновых ламп чуть прикручивают. Участники являются в столовую в мундирах и наградах. Свидетели ожидают в передней. Их вызывают в комнату, приводят к присяге, подвергают допросу и перекрестному допросу. Все присутствующие априори дают клятву молчать обо всем, это дело чести. «Да уж, — подумалось мне, — ничего себе „дело чести“!»