— А вы, Коля? Можно Глебу к нам присоединиться? — Она продолжала размахивать оливковой ветвью мира. Но мира под оливами, как и положено, не было.
Горюнов кашлянул. Вытянул губы в ниточку. Пожал плечами. Сие вполне обыденное телодвижение он умудрился выполнить предельно воинственно.
— Ладно, только пусть особо не вмешивается. Я сам с заявительницей поговорю.
Нина увидела закушенную губу коллеги и взглядом попросила милиционера о милосердии. Только тут он смягчился:
— Я должен снять показания. Вообще-то, ваше присутствие запрещено вовсе, так что…
— Так что мы будем вести себя тихо, хорошо, Глеб?
Глеб согласился принять эту жертву доброй милицейской воли, и они вошли во двор.
Нужный подъезд и нужную квартиру Коля Горюнов нашел без труда. Сразу видна полученная на службе закалка. Долго держал кнопку звонка. Новички потеряли терпение:
— Судя по всему, никого нет дома.
— Есть, я же слышу, — солидно возразил оперативник.
Что можно расслышать за тяжелой дубовой дверью, осталось загадкой. Однако что-то он все же слышал, поскольку вскоре двери распахнулись. С диким шумом.
— Я же сказала, не приходите больше! — На пороге стояла дородная женщина лет шестидесяти. В синем длинном платье с кружевным воротничком, волосы уложены валиком и укрыты кружевной наколкой. Ни дать ни взять экономка, видение из прошлого века. Она явно ждала кого-то другого, и этому-то другому было адресовано нелюбезное приветствие.
— Вы Наталия Михайловна Вешневецкая?
— Нет. Вы к ней? — Голос домоправительницы стал добрее. — Как доложить?
Нина и Глеб переглянулись. Многообещающее начало. Оперуполномоченный же продолжал разговор:
— Скажите, из милиции, она сегодня звонила, насчет кинжала…
— Кинжала, из милиции… — неодобрительно промолвила экономка. И величественно удалилась.
Если мадам в синем платье с кружевами выглядела как видение конца прошлого века, то сама Вешневецкая явилась из века восемнадцатого. Совершенно уникальная старуха. Лет ей было не меньше восьмидесяти. Вполне вероятно, что и двести восемьдесят. Коричнево-пергаментное лицо, как и положено, с отвисшими щеками. Орлиный нос, сурово сжатый рот, черные глубоко посаженные глаза. Воплощенная дряхлость. Правда, усыпанные коричневыми пятнами-веснушками руки цеплялись и за жизнь, и за подлокотники крытого бархатом кресла с неистовой силою. Она вполне могла бы сыграть на сцене Малого Академического театра графиню из «Пиковой дамы». Даже костюм соответствующий — кружевной чепец и тоже кружевной полупрозрачный пеньюар, на молоденькой девушке он смотрелся бы легкомысленно, старая же дама выглядела царственно.
Нина посмотрела на мужчин. Оба слегка опешили. Вполне могли сейчас хором затянуть: «Три карты, три карты, три карты». Задавать какие-то другие вопросы казалось кощунством.
— Добрый вечер, молодые люди, — первой нарушила зловещее молчание хозяйка дома. Голос у старухи тоже оперный.
— Здравствуйте… — завороженно ответили Глеб и Нина.
Разрушил очарованный мир милиционер:
— Добрый вечер, Наталия Михайловна, я оперуполномоченный из вашего отделения, по поводу заявления. Меня зовут Коля Горюнов. А это, так сказать, мои консультанты, ученые. Дело в том, что ваша история уже не первая. Где кинжал?
— Полюбуйтесь, — кожаные ножны были извлечены из кружевных пеньюарных складок, — никогда не видела ничего подобного.
— Я видел, к сожалению. — Коля передал кинжал своим экспертам. Нина тихо охнула. Именно такие ножи и показывал Сергей Валентинович Перцев. Только золотой узор на рукоятке куда более причудливый: какие-то ромбы, круги, квадраты — словно чья-то физиономия. И для отделки использованы не монеты, как на тех, а просто кружочки, на каждом буква, вполне узнаваемая буква арабского алфавита. Ра, ба, ха, нун. Очень интересно.
— Посмотри. — Нина протянула джанбию Глебу.
— Именно, посмотрите! Посмотрите на сей предмет, молодые люди. Какой-то янычарский инструмент в моем доме! Доколе можно терпеть подобные издевательства! Я вас спрашиваю, доколе? — Старуха воздела глаза и руки к небу. Декламировала она просто замечательно. Вибрирующие интонации пробирались в душу, так же как скупые жесты и мимика. Плюс очевидная начитанность. «Доколе, о Катилина» и тому подобные ассоциации.
— Как и когда вам подкинули этот кинжал? — Вопросы задавал оперативник Горюнов. Нина и Глеб свято блюли данное слово.
— Я уже говорила, — с достоинством и все так же театрально ответила Вешневецкая.
— И все же? — Дежурные по отделению обычно не утруждают себя запоминанием подробностей и тем более не передают их заинтересованным соратникам. Посвящать странную заявительницу в маленькие милицейские тайны Коля Горюнов не хотел. Он просто улыбнулся как можно ласковее. На престарелых женщин улыбка, как правило, действует.
Улыбка правоохранительных органов не выбила Наталию Михайловну из образа. Она просто потупилась, снова вцепилась в подлокотники и перешла ко второму акту драмы «Кинжал в моем доме». Звуковая палитра, пошла в ход полностью от «а» до «я»: шепот, вскрики, причитания, паузы и вздохи.
— Я плохо сплю, молодые люди. Очень плохо… Прошлой ночью тоже не могла уснуть, Так, дремала немного в кресле. И вдруг — шорох, странный, словно крадется кто… Потом стихло, потом опять. И неожиданно совсем близко, прямо за моей спиной… Я оглянулась — он стоит. И в руке нож… — Здесь пауза была длиннее, чем предыдущие, как и положено по законам жанра. Колю Горюнова тонкости не волновали.
— Вы что, здесь были, когда кинжал подкинули? Или я чего-то не понял?
Старуха поджала губы. Трудно беседовать с чурбанами безмозглыми.
— Я же говорю, молодой человек, я услышала шорох… Обернулась и увидела его.
— Кого? — Оперуполномоченный упорно пытался перевести полный драматизма монолог на сухой язык казенного протокола.
— Черного человека!
Нина чуть не пискнула от удовольствия. Коля же по-прежнему упорствовал:
— Как он выглядел?
— Черный, лицо перекошено, огромные глаза сверкают серебряным огнем, и двигается странно — словно марионетка.
— Одет как?
Пиковая графиня издевки не поняла, но говорить стала чуть менее патетично.
— Я его не разглядела толком. Он, безусловно, был одет… во что-то черное, брюки, я думаю, брюки.
— А еще? — продолжал наступать оперативник.
— И куртка, да, точно, блестящая такая, тоже черная.
Коля Горюнов удовлетворенно вздохнул, черная марионетка потихоньку превращалась в человека. Поверить в то, что странная черная кукла разносила кинжалы по петербургским квартирам, да еще пачкала полы кровью, он, проработавший пять лет в милиции, никак не мог. Старая дама же продолжала вспоминать:
— И нос у него был такой огромный, черный. А двигался тихо, почти бесшумно. У меня очень тонкий слух, и то я его еле услышала.
— А кто-нибудь еще из жильцов слышал, как он входил? Или, там, уходил?
— Никого не было. Моя дочь с мужем и сыном на даче сейчас живут, а Валентина, это наша домоправительница, она ночует дома.
— Ясно-понятно. А как он вышел?
— Я полагаю, через балкон, — сурово ответила Вешневецкая, — так же, как и пришел. У нас в столовой большой эркер и балкон. Я, увидев его, естественно, спросила, что надобно незваному ночному пришельцу…
— Так прямо и спросили? Может, испугались?
Старуха оскорбленно замотала головой:
— Помилуйте, я? Испугалась? Это он испугался! И как заяц бросился прочь, только нож свой туркестанский уронил. Причем так перетрусил, что не сразу в дверь попал, ткнулся в стену сначала, будто слепой…
— Очень интересно. А пятен никаких на полу не осталось?
— Нет. Я же вам рассказываю.
— А что, дверь на балкон открыта была? Вы потом проверили?
— Я? Проверять? Мне трудно ходить… — презрительно отрезала старуха. Да так отрезала, что следующий вопрос Горюнов решился задать не сразу.
— Почему же вы решили, что он ушел через балкон, а не через входную дверь?
— Молодой человек, я живу в этом доме всю жизнь. По-вашему, я не могу отличить хлопок входной двери от двери балконной? — Она была великолепна и пренебрежительна. — Я вам русским языком сказала, — в этот момент стало ясно, что сама она могла бы объясниться с преглуповатым милиционером хоть по-французски, хоть на древнегреческом, — мне ходить трудно, а слышу и вижу я прекрасно. И потом Викентий сказал, что дверь балкона в гостиной была закрыта, но не заперта.