– Какие они все-таки молодцы! – грустно сказала Арина. – Такое искреннее радушие, уважение, забота. Все друг друга знают, все вокруг свои. Отсюда и гостеприимство, и щедрость! Я вот соседей по своей лестничной клетке знать не знаю, даже имен, в лицо не всех узнаю, когда в лифте встречаю, каждый раз переспрашиваю: «Вам на какой этаж?», как идиотка… Живем, как по норам, каждый спешит залезть поглубже и подальше от других. Как же так? Ведь когда-то мы жили иначе?
– Нас слишком долго натаскивали – почти восемьдесят лет – жить в коллективе, у всех на виду, Ариш! – откликнулся Антон, задумчиво рассматривая море сквозь бокал белого вина. – Мне отец рассказывал, как у него на заводе жены ходили жаловаться на мужей в профком по поводу любовниц, запоев, заначек, битья и всякого другого мелкого дрязга, что лучше бы оставить в семейном кругу. Так нет, трясли своим грязным бельем перед всеми. А коллективизация, а «борьба с частной собственностью и мещанством»? А фабрики-кухни? А огромные заводы и фабрики по десятку тысяч работников, где все на виду? А рабочие бараки и наши питерские коммуналки? Как Высоцкий пел – вон всю дорогу слушал – «Все жили скромно, вровень так: система коридорная. На тридцать восемь комнаток – всего одна уборная!». Озвереешь тут!
– Да уж! – поежилась Машка. – Я бы точно озверела!
– Человеку нужно личное пространство – ему не давали этого пространства с самого детства. Сначала ясли, детский сад, потом школа с октябрятами, пионерами, комсомолом. Везде рулил коллектив, слова поперек не скажи – распнут! Пионерская дружина, комсомольские собрания! Летом ребенка – в лагерь! Видимо, чтобы на будущее привыкал… Подрос парень – на два года в армию! Пришел из армии – на завод! Институт закончил, распределение в зубы – и поехал на три года, минимум, куда пошлют. Чтобы хоть чего-то добиться – в партию вступи: снова, значит, коллективно лицемерь! Оно, может, и правильно, с государственной точки зрения, но с человеческой… Миллионы жили, строя жизнь как по чужой кальке. Их спросили, хотят они так жить?
– А надо спрашивать-то? – спросила Машка.
– Надо, Маш! У человека должен быть выбор! – убежденно кивнул ее муж. – Народ не виноват, что его пытались оскотинить и превратить в стадо – так легче управлять. Поэтому, как только пришла «воля» – все разбежались по углам. По норам, как ты говоришь, Арина. И долго еще не соберутся. Теперь у каждого – свое, и каждый сам за себя! Сознание раскололось, идеологии нет. Закон джунглей! Впали в другую крайность. А греки здесь так жили и живут тысячи лет. Веками уклад не менялся. Колхозов не строили. Чтили традиции предков, вот так. Так что удивляться нечему…
– Умный ты у меня, – сказала Машка, прижимаясь к мужниному плечу.
– А ты у меня – красивая! – в тон ей ответил Антон, и оба весело рассмеялись.
Арина улыбнулась.
– Но если давать возможность людям выбирать, как они хотят жить, то я хочу жить так, как они, – вдруг сказала она, – в домике у моря. Пусть на острове! Но знать всех и со всеми дружить, каждый вечер общаться, собираться за столом, обсуждать все на свете! Смотрите, как они живут: весело, непринужденно! В общем, я тоже хочу сюда, на остров!
– Это все прекрасно, – рассудительно сказал Антон, – но не стоит путать туристическую поездку с эмиграцией. Они не только общаются и веселятся, они еще и трудятся, как проклятые, чтобы хоть как-то свести концы с концами. В Греции самый тяжелый кризис, банки даже изымают вклады, чтобы дела как-то поправить. Слишком долго жили в долг и не по средствам. Правда, островитяне здесь точно ни при чем. Наксос – житница Греции, тут живут крестьяне, а это знаешь… От зари – до зари! А пить и гулять – это уже потом, если есть на что и силы останутся.
– Так, не разбивайте мне мою мечту! – Арина отпила еще вина из бокала. – Хочу жить на острове! Я согласна от зари до зари! Тут тепло, тут нет слякоти, нет зимы, которая длится восемь месяцев, нет дурацких пробок и метро, грязных подъездов и загаженных помоек, нет смога! У меня невозможно открыть окно – так несет с асфальтового завода, что хоть святых выноси! Уже пятнадцать лет несет, в районе – сплошная онкология, сколько пикетов было, писем в администрацию!
– И что? – спросила Машка сочувственно.