— А без атрибутов? Без стола, монитора и секретарши в приемной не смотрюсь? — Кабинет Сергеева так и остался тем безликим местом, в котором Леонидов ничего не изменил за несколько месяцев своей работы. На окружающую обстановку Алексей обращал мало внимания, главное, что она не раздражала, но Михин сразу же оценил дороговизну евроремонта и приличную офисную мебель.
— Я тут о вас справки навел, Алексей Алексеевич. Вы ушли из органов пять месяцев назад в моей должности и таком же звании, только не из РОВД, а из Московского уголовного розыска Москвы. И с хорошей репутацией ушли. О вас легенды ходят, мол, Леша Леонидов такие дела раскрывал.
— И что? Люди с министерских постов уходят, президенты переизбираются, но живут же после этого? Решение оставить карьеру — это не смертельно, поверьте. После этого можно не только выжить, но и достойно жить.
— Это уж точно — достойно. Вы на большие деньги польстились?
— Да. Польстился на большие деньги. О моей бывшей работе все?
— Это больная тема?
— Нет. Просто не заставляйте меня видеть в вас коллегу, я все-таки подозреваемый или уже нет?
— Подозрение с вас я не снимаю, хотя достаточно ясно понимаю, что если Клишина убили вы, то доказать это практически невозможно.
— Это еще почему?
— Ну, вы же знаете, на чем можно засыпаться, и постарались улики уничтожить. В доме все чисто, отпечатков ваших нет, следов грязной обуви тоже, никто вас не видел ни входящим в клишинскую дачу, ни уходящим из нее. Все-таки профессионал, чего уж тут.
В этом месте Леонидов чуть улыбнулся, вспомнив, как недавно ночью они с Барышевым, бывшим десантником, а ныне сотрудником вневедомственной охраны, весьма непрофессионально лезли в чужое окно. Да, ампулу из-под цианистого калия так просто раздавить каблуком где-нибудь в лесочке за пятьдесят километров от поселка, на обратном пути в Москву: никто и не узнает, с какого химико-фармацевтического завода она взялась. И свидетелей нет, кроме покойника.
— Вам весело, как я вижу?
— Грустно. Если я на Библии сейчас поклянусь, что не убивал никакого писателя и вообще не знал, что он заходил в мое отсутствие на дачу к жене, вы же мне не поверите? Что значат какие-то слова человека, не замеченного до сих пор ни в какой антиобщественной лжи, когда есть пуговица от рубашки и голубой, пахнущий духами жены платок?
— Ну отчего же? Я как раз вчера беседовал с вашей женой. Она, похоже, вообще врать не умеет, рассказала мне про школьный роман с Клишиным, про то, что он был мстительным человеком и ничего и никогда никому не прощал.
— Вы были у Саши?
— А что такого странного? Из-за нее же весь этот шум.
— И что заставило вас принять ее взгляд на Клишина? Ну, насчет Пашиной мстительности и злобы?
— Я время зря не терял, разговаривал кое с кем из его знакомых, надо же было узнать, писал ли он, основываясь на реальных фактах, или был мастер пофантазировать.
— И что вы узнали, Игорь Павлович?
— С детства не люблю литературу и, честно скажу, ни черта в ней не понимаю. Скажем, нормальный человек просто доложит: «Я вышел из дома и пошел на электричку». А сочинитель непременно выдаст: «Роса на траве блестела, что-то там тра-ля-ля-ля звенело где-то в воздухе, и вдали обязательно гудок паровоза и дым, похожий бог знает на какое мифическое животное». И в итоге из обычной двухчасовой поездки в вашу, допустим, деревню Петушки на поливку огорода выйдет лирическая басня о том, какое это счастье — просыпаться утром и топать черт знает куда по росистой траве. Весь этот бред и есть литература.
— А почему басня?
— Да потому, что все вышесказанное неправда. Все чепуха. Вот взять, например, этого писателя Клишина: врал он? Конечно врал! Все говорят, что
был он человеком особенным, а заключалась его особенность в том, что у Павла Андреевича был исключительный дар наживать себе врагов. У него не складывались ни с кем отношения: ни с женщинами, хотя он был красавцем; ни с издателями, хотя он, без сомнения, был талантлив; ни с друзьями, хотя многие хотели бы таковыми стать. Он был уникальным, умел говорить и говорил людям те вещи, которые они меньше всего хотели бы от кого-то услышать, и люди просто стали бояться с ним разговаривать и общаться.
В это время Марина Лазаревич приоткрыла дверь и внесла небольшой поднос с чашечками, банкой растворимого кофе и сахарницей. Михин прервал патетический монолог, уставившись на ее ноги, весьма высоко открытые короткой юбкой. Девушка не задержалась, из чего Алексей сделал вывод, что ей их разговор через едва прикрытую дверь неплохо слышен.