«Пламенный меч» нравственной муки казнил Пушкина с 1826 г. 13 июля декабристы были повешены, 14 июля тайно захоронены в братской могиле – без гробов, нагими, с известью, которая должна была уничтожить тела, дабы родные не выкрали их и не похоронили по христианскому обычаю. Анна Ахматова показала, как важно для Пушкина было христианское погребение. Она же обратила внимание на строки «Полтавы» (тот же 1828) и на стихотворение «Утопленник» (лето 1828), где поэт говорит об одичании власти и о нравственной муке человека, отказавшего другому в погребении.
Могила для декабристов была вырыта инженерной командой Петропавловской крепости у самой воды, практически на отмели гоноропуловского рва. Несколько раз в год это место покрывалось водой даже при ординарных подъемах Невы. И могила не размыта только потому, что яма была вырыта глубиною до трех с половиной метров. Уже к середине XIX в. место это ушло под поду, оказалось на мелководье. Тогда, собственно, о могиле и стали забывать, хотя летом 1826 г. по свидетельству современника, народ «валил туда толпами».
«Пламенный меч» коснулся души поэта вновь стихами Серафимы Тепловой. В этом был для Пушкина, может быть, и мистический укол: в переводе с еврейского Серафима – «пламенная».
В начале 1830-го «две тени милые» ожили и они обрели живые очертания двух московских дев – Надежды и Серафимы. Покаянные стихи оказались пророческими. Проведя в Москве весну и половину лета, 14 июля, в день тайного погребения казненных, Пушкин выезжает в Петербург. Мистика цифр преследует Пушкина. 14 июля – это еще и дата казни Андрея Шенье.
Упрек, невольно кинутый ему четырнадцатилетней девушкой, разбередил зарубцевавшуюся было боль. В тот же год, уже в Болдине, Пушкин пишет стихотворение «Когда порой воспоминанье…». Здесь впервые появится и пейзаж скорбного» открытого острова»: «Стремлюсь привычною мечтою // К студеным северным волнам». В 1833 г. он, несколько переработав, включит это описание в поэму «Медный всадник». «Остров малый» на Невском взморье станет могилой бедного Евгения.
Но мы не о Пушкине. Мы о Серафиме Тепловой, о восьми ее строках, приведших к роковым последствиям не для автора этих стихов, а для всего Московского университета, и еще для одного великого российского стихотворца, чье имя мы произнесем несколько позже.
Уже в наше время забытым стихам Серафимы Тепловой были посвящены два замечательных, но известных лишь специалистам исследования. Первой воскресила этот сюжет Р. Б. Заборова в № 3 журнала «Русская литература» за 1976 г. Пушкинодомец Вадим Вацуро продолжил сей сюжет статьей «Лермонтов и Серафима Теплова» в книге «Литература и искусство в системе культуры» (М., 1988).
Впрочем, помнили об этой истории и в XIX веке.
14 июля (!) 1854 года М. А. Максимович пишет письмо В. П. Гаевскому, который в то время готовил монографию о Дельвиге. Вспомнил Максимович и о своей «Деннице», и об истории заключения на гауптвахту цензора Глинки.
И даже не совсем точно процитировал Пушкина: «Дела давно минувших лет…» Надо не «лет», а «дней», но оговорка, (точнее описка) вполне красноречива.
Сама дата письма – ключ к разгадке, какой-такой «особый толк» придан был властями стихам С.Тепловой.
Николаевское время уже кончается (но еще не кончено!), и образованные читатели XIX столетия умеют передавать друзьям тайные приветы.
В 1861 г. М. Н. Лонгинов в рецензии на стихи Надежды Тепловой вспомнил и об элегии юной ее сестры. Дескать, Максимович «объяснил, что стихи написаны к утопленнику и не заключают в себе никакого особенного умысла». Более того, «такой же отзыв был доставлен издателем «Денницы» от автора стихов». Серафима Сергеевна, к тому времени уже Пельская, прочтя в «Русском вестнике» эти строки, отписала автору их, потребовав восстановления справедливости.
Пришлось Лонгинову в «Письме к редактору» извиняться:
«Когда в 1830 году возникло недоразумение по поводу стихов С.С.Тепловой /…/ издатель М.А. Максимович, желая, по-видимому, отстранить от автора возможность каких-либо неприятностей, ограничился тем, что взял у нее по необходимости одну только подписку, что стихи в ”Деннице” написаны ею».
Так Серафима Сергеевна дала понять проницательному читателю времен «оттепели» и «перестройки», что никаких отречений, пусть даже вынужденных, она не произносила. (Хорошо, что при Николае Палкине детей все же не допрашивали.) Тогда, в 1830-м, жандармы сделали вид, что удовлетворились оправданиями Максимовича и начали готовить расправу над Московским университетом (что вскоре и произошло), а в самом университете молодежь горячо обсуждала вызов, брошенный в элегии юной барышни всему государственному режиму. На это, как полагают исследователи, намекал три десятилетия спустя И. В. Селиванов, закончивший Московский университет в 1829 г., в письме к А. В. Дружинину. Об этом говорит и записная книжка студента Белинского с переписанными в нее стихами Тепловой. (Там они следуют сразу за «Живым мертвецом» Полежаева.)