Тюрьма мне в честь – не в укоризну,
За дело правое я в ней.
И мне ль стыдиться сих цепей.
Когда ношу их за отчизну?
Впрочем, и это совпадение, видимо, вполне объяснимо. Ведь оба – и Рылеев, и Языков помнили строки из «Шильонского узника»: «Удел несчастного отца – за веру смерть и стыд цепей». Из того же источника Пушкин черпал и для своего «Ариона». «Нас было много на челне» – это парафраз из Жуковского: «Нас было шесть, пяти уж нет».
Да, Карамзин прав, и «порядочный человек не должен подвергать себя повешению». Но молодость России с Карамзиным всегда не соглашалась.
Список восьмистрочной элегии Серафимы Тепловой сохранит в семейных своих бумагах вдова Рылеева. Вместе с ними попадут эти стихи в собрание Пушкинского Дома.
Дата смерти С. С. Пельской неизвестна, могила затеряна, стихи, как и сам ее подвиг, – забыты.
2. ПРИЧИНА ПОСЛЕДНЕЙ ДУЭЛИ ЛЕРМОНТОВА
При жизни поэта преследует шепоток сплетен. Когда поэт умирает, сплетни под именем Легенды или Версии перекочевывают в мемуары и исследовательские труды. Каким видели Лермонтова люди николаевской эпохи? Мрачным, дерзким, надменным: если не Демон, то уж точно Фаталист.
Однако откроем словарь языка поэта. Какие слова у Лермонтова – самые любимые? Возьмем лишь те, что употреблены в его стихах и прозе более пятисот раз. Что это за слова? Гибель? Рок? Разрушение?
Ничуть. Любимые лермонтовские глаголы: знать, любить, хотеть, видеть, говорить, жить. Существительные – душа, сердце, жизнь, Бог, слово, люди, человек.
Про страдание и смерть поэт говорит в пять, десять раз реже, чем про жизнь и любовь.
* * *
Возьмем для модели, скажем, такую ситуацию: 22 июня 1956 года собирается компания офицеров-фронтовиков. Надо ли объяснять, по какому случаю сходка? Разумеется, не надо: дата говорит сама за себя – пятнадцатая годовщина начала войны…
У людей XIX века были свои «знаменательные даты», и то, что Пушкин называл «странными сближениями», может объяснить некоторые «странности» российской истории.
15 июля 1841 года на окраине прифронтового кавказского города Пятигорска отставной майор Николай Мартынов застрелил поручика Михаила Лермонтова. Случилось это между шестью и семью часами пополудни.
Для поединка были выбраны дальнобойные пистолеты Кухенройтера, на десяти шагах смертельные.
Вот, пожалуй, и все, что мы достоверно знаем о той роковой дуэли.
Все прочее – разноголосица недомолвок и лжесвидетельств, слухов и домыслов.
Два десятилетия я нахожу все новые и новые «нестыковки» этого сюжета. И все они имеют лишь одно объяснение: слишком уж страшная для современников тайна лежала на всей этой трагической истории.
Попытаемся же ее приоткрыть.
Начнем с условий поединка. В черновике показаний Мартынова они одни, весьма жесткие и кровавые (каждый имел право на три выстрела), а в беловике – совсем другие: стрельба с пятнадцати (а не десяти шагов), да еще с расходом по десять шагов от барьеров и без возможности подозвать противника к барьеру после его выстрела.
Кто надоумил Мартынова изменить собственные показания? Неужели следователи? Но им-то зачем брать грех на душу?
Второй, казалось бы, еще более простой вопрос: кто был секундантами на том поединке?
И это неизвестно. В официальных документах секундантов два – Михаил Глебов и Александр Васильчиков. Васильчиков на следствии назвал себя секундантом Лермонтова, а Глебов – Мартынова. Но в том же году Глебов в частном письме давал, как указывают лермонтоведы, «обратное распределение функций».
Лгут, – надо заметить, – оба. По мемуарам мы знаем, что решено было скрыть имена еще двух секундантов – Алексея Столыпина и князя Сергея Трубецкого. (Их к делу не привлекли, а просто выслали из Пятигорска). По всему выходит, что Глебов и Васильчиков были секундантами Мартынова, а лермонтовскими «негласными секундантами» (термин по дуэльному кодексу невозможный) были Столыпин и Трубецкой.
Считается, что их участие скрыли, потому что обоих ненавидел царь.
Но если следствие не установило самого элементарного, чего же тогда стоит все остальное дознание?
Впрочем, обвинить следователей в нерадивости и непрофессиональности нельзя. Только профессия у них какая-то другая: берут инициативу в свои руки, сами сочиняют заведомо лживую версию и едва ли не под диктовку заставляют излагать ее участников дуэли. А наиболее опасных вообще прячут.
Для такого поведения следователей причины должны быть исключительными.