Минут через двадцать я постарался вывести Хию из состояния дрёмы, легонько прикусив зубами её очаровательно нежную мочку. Я почувствовал, как она вздрогнула, и шепнул в маленькое изящное ухо:
— Давай сегодня никуда не пойдем. Пролежим тут весь день и всю ночь.
В ответ на это Хия легко, впрочем, без применения силы, освободилась от моих объятий и поднялась с нашего ложа. Я снова прикрыл глаза и перевернулся на спину.
— Десятый час! — объявила девушка. Наверное, она бесшумно добралась до ветхого письменного стола, где я оставил свои часы. — В дружине нас ждут через пятьдесят минут, — продолжил мелодичный негромкий голосок, — пора подниматься.
— Позвони и скажи, что мы будем на полчаса позже, к половине одиннадцатого, — деловым тоном сказал я: раз уж мы возобновили служебные отношения, невредно напомнить, кто из нас тут распоряжается. — Мне тут пришла в голову одна мысль, мне понадобится еще полчаса, — объяснил я, немного смягчая деловой тон. После этого я бодро вскочил и отправился под душ, где в течение десяти минут формулировал текст нерушимого обещания, которое должны принести наши союзники.
Мысль о том, что, коль скоро, у нас оказались стандартные пирамидки, неплохо бы обезопасить себя от поклонников вождя мирового пролетариата, пришла мне еще вчера. Под сильными струями душа я определился с основными тезисами обещания и вскоре сидел за столом, фиксируя их в письменном виде.
— Хия, посмотри, пожалуйста, что-нибудь на завтрак! — крикнул я, не прерывая своей творческой деятельности.
— Кофе придется варить в кастрюльке, — сообщила из кухни девушка через некоторое время.
— Вари! Нас мелкие сложности не пугают, — отозвался я и продолжил литературные упражнения. Строго говоря, литературными упражнения были лишь отчасти. Вообще-то, литературно-эстетические ценности формулировки обещания не играют никакой роли. Важна была лишь однозначность клятвы — не зря же любой юридический документ (кроме защитных речей адвоката, разумеется) написан кошмарным, с точки зрения словесности, языком. Не напрасно мой друг Петров потратил долгие часы, выбивая из меня любовь к литературным красивостям и обучая формулировать мысли так, чтобы трактовать моё произведение можно было бы единственным образом, тем самым, что имел в виду я. Через пятнадцать минут был готов текст, изобиловавший милыми любой законотворческой душе оборотами. Трижды в клятве встречались «каковые вышеупомянутые» и дважды «обстоятельства непреодолимой силы». К слову сказать, за все безобразия, вызванные таковыми вышеупомянутыми обстоятельствами, ответ несла сторона, принимающая обязательства. Я с удовольствием перечитал свое произведение. В нем моим новым союзникам запрещалось не только повторное использование секвенции эха (оживления), но и всякое о ней упоминание в устном или письменном виде. Запрещалось также «преднамеренное и иное» использование прочих секвенций (я собирался, в качестве бонуса, получить у дружинников секвенцию, на грэйс которой они подловили нас с Хией в день приезда). Я вовсе не планировал надувать наших новых партнеров, подсунув им нестойкую копию Ильича, поэтому в разделе «термины и определения» упомянул, что однократным применением вышеупомянутой секвенции считается отправление всех необходимых для успешного достижения названной цели обрядов и ритуалов. С одной стороны, на сомнительную с моей точки зрения, формулировку «обряды и ритуалы» секвенция нерушимого обещания реагировала должным образом (этому меня научил Петров). С другой стороны, я не собирался никому рассказывать, что для того, чтобы копия не исчезла сама собой через некоторое время, секвенцию эха следует провести дважды. На всякий случай, я запретил разглашение целей применения секвенции эха. Если вдруг возрожденный нами Вождь приобретет некоторую известность, я бы не хотел, чтобы его появление связывалось с Секвенториумом.
Еще через двадцать минут мы с Хией вышли из подъезда и не спеша отправились в сторону вокзала.