Они один за другим приблизились к ней и, запинаясь, произнесли положенные слова приветствия.
Имхотеп, чтобы скрыть некоторое замешательство, преувеличенно-радостным тоном воскликнул:
— Вот так-то лучше! Сатипи, Кайт и Ренисенб отведут тебя, Нофрет, на женскую половину. А где короба? Короба не забыли снести на берег?
Дорожные короба с круглыми крышками переносили с ладьи на берег.
— Твои украшения и одежды доставлены в сохранности. Пригляди, чтобы их аккуратно выложили.
Затем, когда женщины все вместе направились к дому, он обратился к сыновьям:
— А как дела в хозяйстве?
— Нижние поля, которые в аренде у Нехте… — начал было Яхмос, но отец его перебил:
— Сейчас не до подробностей, дорогой Яхмос. С этим можно повременить. Сегодня будем веселиться. А завтра мы с тобой и Хори займемся делами. Подойди ко мне, Ипи, мой мальчик, я хочу, чтобы ты шел до дома рядом со мной. Как ты вырос! Ты уже выше меня!
Себек, хмуро шагая вслед за отцом и Ипи, прошептал на ухо Яхмосу:
— Украшения и одежды, слышал? Вот куда ушли доходы от наших северных владений. Наши доходы.
— Молчи, — предостерег его Яхмос, — не то отец услышит.
Как только Имхотеп вошел в свои покои, тотчас появилась Хенет, приготовить ему воду для омовения. Она вся сияла.
Имхотеп, отбросив показную веселость, озабоченно спросил:
— Ну, Хенет, что скажешь про мой выбор?
Хотя он был настроен вести себя самым решительным образом, тем не менее отлично сознавал, что появление Нофрет вызовет бурю, по крайней мере на женской половине дома. Иное дело Хенет, полагал он. И верная Хенет не обманула его ожиданий.
— Красавица! Необыкновенная красавица! — восторженно воскликнула она. — Какие волосы, как сложена! Она достойна тебя, Имхотеп, иначе и не скажешь. Твоя покойная жена будет рада, что такая женщина скрасит твое одиночество!
— Ты так думаешь, Хенет?
— Я уверена, Имхотеп. Ты столько лет оплакивал жену, пора тебе наконец снова вкусить радости жизни.
— Да, ты ее хорошо знала… Я тоже чувствую, что заслужил право жить, как подобает настоящему мужчине. Но вряд ли мои снохи и дочь будут довольны этим решением, а?
— Еще чего! — возмутилась Хенет. — В конце концов, разве они не зависят от тебя?
— Истинная правда, истинная правда, — согласился Имхотеп.
— Ты их щедро кормишь и одеваешь. Их благополучие — плод твоих усилий.
— Несомненно, — вздохнул Имхотеп. — Ради них я вечно в труде и заботах. Но порой меня одолевают сомнения: понимают ли они, чем обязаны мне?
— Ты должен напоминать им об этом. Я, покорная и преданная тебе Хенет, никогда не забываю о твоих благодеяниях. Дети же порой бездумны и себялюбивы, они слишком много мнят о себе, не понимая, что лишь выполняют твои распоряжения.
— Истинная правда, — подтвердил Имхотеп. — Я всегда знал, что ты умная женщина, Хенет.
— Если бы и другие так думали, — вздохнула Хенет.
— А что? Кто-то плохо к тебе относится?
— Нет-нет, то есть никто нарочно меня не обижает… Просто я тружусь не покладая рук, что, по правде сказать, делаю с радостью, но… признательность и благодарность — их так не хватает!
— В этом ты можешь положиться на меня, — великодушно пообещал Имхотеп. — И твой дом здесь, запомни.
— Ты слишком добр, господин. — Помолчав, она добавила: — Рабы ждут тебя, вода уже согрета. А потом, когда они тебя омоют и оденут, тебе предстоит пойти к твоей матери, она зовет тебя.
— Кто? Моя мать? Да-да, конечно…
Имхотеп чуть заметно смутился, но тут же поспешил скрыть смущение, воскликнув:
— Конечно-конечно. Я и сам собирался навестить ее. Скажи Изе, что я тотчас приду.
Иза, в праздничном одеянии из полотна, заложенного в мелкую складку, встретила сына язвительной усмешкой:
— Добро пожаловать, Имхотеп! Итак, ты вернулся домой — и не один, как мне донесли.
Собравшись с духом, Имхотеп спросил:
— Ты уже знаешь?
— Разумеется. Все только об этом и говорят. Я слышала, девушка очень красивая и совсем юная…
— Ей девятнадцать… и она недурна собой.
Иза рассмеялась — злым коротким смешком.
— Что ж, седина в бороду, а бес в ребро.
— Матушка, я решительно не понимаю, о чем ты.
— Ты всегда был глуп, Имхотеп, — невозмутимо проговорила Иза.
Имхотеп вновь собрался с духом и рассердился. При том что он обычно был преисполнен самомнения, матери всякий раз ничего не стоило сбить с него спесь. В ее присутствии ему всегда было не по себе. Ехидная насмешка в ее подслеповатых глазах приводила его в замешательство. Мать, отрицать не приходилось, никогда не была высокого мнения о его умственных способностях. И хотя сам он не сомневался в собственной значительности, такое отношение матери тем не менее каждый раз выводило его из равновесия.