Я обещал выполнить все в точности и немедленно по приезде в Ленинград позвонил по указанному телефону. Буквально минут через двадцать за письмом и приветом от Бучилова явилась целая делегация: жена Бучи-лова, его сестра, еще кто-то. Бучилова, видно, в семье крепко любили.
Они жадно прочли его письмецо, а потом засыпали меня вопросами: где он и не холодно ли ему? («Вы не заметили случайно: Толя носит варежки — такие серые, с красной вышивкой крестиком?» — это жена.) И не опасно ли там, где он?
Хотя это было всего два года назад, но реального представления о войне у мирных ленинградских женщин не было никакого. Даже трудно вообразить себе сегодня, как мы были психологически не подготовлены к войне, как народ в массе совершенно не представлял себе, какой она выглядит в действительности. Пели: «Любимый город может спать спокойно…» — и верили этому!
Родные Бучилова непременно хотели выспросить у меня то, о чем сам он не желал им писать.
Но я поспешил их уверить, что ему совсем не холодно, что варежки он, конечно, носит, и именно эти самые: «Как же, как же, — врал я, — помню: красная вышивка крестиком. Точно!» Убеждал их, что он почти не выходит из барской усадьбы, где расположен их госпиталь: «Знаете, только погулять в парке или размяться на лыжах. Это очень приятно в солнечный денек… А парк там замечательный — с беседками, с аллейками, — ну прямо дом отдыха!..»
А перед глазами стоял искореженный взрывами лес, в котором мы с Бучиловым беседовали, и его красные негнущиеся пальцы.
Ему было трудно вывести на морозе даже те коротенькие десять строк привета, что я привез, а как он делал перевязки, это и вовсе оставалось для меня загадочным.
Но родные Бучилова поверили мне! Им так хотелось, чтобы на войне все было мирно и спокойно!
— А как он выглядит? Все же похудел немного?
Они позабыли, что я его раньше не знал.
— Как вам сказать… Выглядит неплохо… Бородку отрастил.
Жена счастливо и неловко засмеялась от неожиданности, на глазах ее блеснула слезинка.
— Узнаю Тольку! Вот сумасброд! Вечно что-нибудь придумает!
И так же счастливо, как она, заулыбались и сестра фельдшера, и та родственница, с которой они пришли.
Когда мы расставались, я по секрету сообщил им, что Бучилов представлен командованием к ордену Красного Знамени. (Мне об этом сказали еще до того, как направили к нему из политотдела армии.)
Но вместо того чтобы обрадоваться, они испугались:
— Значит, он все-таки на самых передовых?
Я поспешил разубедить их.
— Что вы! Просто на фронте не принято представлять к ордену Трудового Красного Знамени, поэтому его представили к Боевому.
И даже в это они поверили!
…Вскоре меня перебросили с Карельского перешейка на другой участок фронта, и снова в Ленинграде я очутился лишь после окончания финской войны. Как раз попался на глаза номер газеты с Указом Президиума Верховного Совета СССР: «Старшего военфельдшера Бучилова Анатолия Романовича наградить орденом Красного Знамени…»
Захотелось от души поздравить его, узнать, что он делает.
И я уже набрал на телефонном диске нужный номер, как вдруг мелькнула мысль: а что, если его наградили посмертно? И подойдет жена и голосом, перехваченным спазмой, переспросит меня: «Кого вы просите? Толю?..»
Я немедленно положил трубку.
Но уже потом, в Москве, случайно просматривая газетную- хронику, сообщавшую, кому вручали в Кремле ордена, я нашел фамилию Бучилова. Значит, жив! И в киножурнале увидел группу награжденных, снятых с Михаилом Ивановичем Калининым. Рядом с Михаилом Ивановичем стоял Бучилов. Правда, я не сразу догадался, что это он: без бороды. Должно быть, жене не понравился его фронтовой вид.
Мне стало чертовски досадно, что я так и не позвонил ему, когда через Ленинград возвращался с финской войны домой!..
Июль 1958 г. Москва.
А Бучилов-то мой — жив! Жив!!
Провожал я сегодня дочку на целину — вуз она окончила.
Уже попрощался с нею, расцеловался, стал в сторонку. Есть один молодой человек (помоложе меня лет на двадцать), с которым ее тянет расцеловаться на прощание позже, чем с отцом… Пришлось напустить на себя равнодушный вид, отвернуться.
И вот, смотрю я бесцельно на окна других вагонов. А уж главный дает свисток.
И вдруг в одном из открытых окон замечаю… Кого бы вы думали? Бучилова! Та же бородка, тот же взгляд…
Я даже про дочь забыл. Кинулся к его окну, кричу:
— Бучилов?!