— С мальчиками, — сказал он в заключение, — следует быть начеку.
У Лоба давно уже вертелся на языке вопрос. Он задал его, придав голосу безразличное выражение:
— А вы не позволите мне хоть раз ответить по телефону?
Флешель ответил не раздумывая:
— Нет.
— Может, у меня неподходящий голос? Флешель встал, растопырив пальцы, несколько раз прочесал ими седые волосы, подстриженные бобриком. После чего промокнул носовым платком шею и уши, не переставая наблюдать за Лобом.
— Вы, наверное, думаете, что я — старый чудак, а? — спросил он. — Что я перегибаю палку… и, быть может, разыгрываю перед вами представление?
— Да ничего подобного!
— И все же категорически отвечаю: нет! Вы слишком молоды.
— Мне уже тридцать два.
— Господин Лоб, строго между нами: сколько в вашей жизни было женщин?
Лоб почувствовал, как краска заливает его лицо.
— Вот видите, — сказал Флешель.
Он вытряхнул содержимое трубки, осторожно постукивая ею по краю пепельницы.
— Чтобы играть в эту игру, — продолжал он, — желание помочь еще не все. Нужно пережить немало ударов судьбы. И даже скажу вам одну вещь… — Он приглушил голос, словно опасаясь, что его подслушивают. — Нужно самому пройти через намерение покончить с собой. Нужно пройти через это…
Телефон заставил Лоба подскочить. Зачем Флешелю такой громкий звонок? Тот уселся на стул верхом и схватил аппарат.
— Слушаю вас.
Повернувшись к Лобу, он шепнул:
— Она.
И протянул ему отводную трубку, в ней слышалось дыхание. Затем — шорох скомканной бумаги.
— Вы там один? — пробормотал голос. И снова послышалось дыхание — частое, нервное, такое близкое, что оно почти смешивалось с его собственным.
— Если вы не один, я бросаю трубку.
— Один, — сказал Флешель тоном, не допускающим сомнений.
Смутившись, Лоб присел на краешек стола. Как животному в предчувствии опасности, ему передалась тревога незнакомки. Трубка больно давила на ухо.
— Могу я говорить с вами свободно?
Голос был слабенький, хрупкий, слегка дрожащий; казалось, он выбился из сил, преодолевая большое расстояние и ночную тьму. Голос страждущей души. У Флешеля хватило сил рассмеяться, словно вопрос его позабавил, и он ответил, как ответил бы робкому ребенку, которого следовало пожурить:
— Ну конечно! Расскажите мне все… все, что вам приходит в голову.
— Вы поклянетесь мне, что рядом с вами никого нет?
Лоб чуть было не отложил трубку, но Флешель остановил его взмахом руки.
— А вы знаете, который час? В такое время все спят. Вы можете говорить. Я слушаю вас один и все забуду, если вы того пожелаете.
Дыхание стало прерывистей.
— Я собираюсь покончить с собой, — произнес голос.
Флешель молчал. Тишина стала такой глубокой, что тиканье будильника оглушало. Флешелю следовало протестовать. Лоб едва сдерживал слова, которые должен был бы произнести старик. У него непроизвольно шевелились губы. Но Флешель выжидал. По его виску стекала струйка пота.
— Я покончу с собой.
Прошла еще секунда — нескончаемо долгая.
— Куда спешить? — сказал Флешель так, будто тщательно взвесил все «за» и «против».
«Да он круглый дурак», — подумал Лоб.
— У меня вышли деньги, — сообщил голос. — Пустой кошелек. Мне не на что надеяться.
Флешель прикрыл глаза. Он дал восстановиться тишине, и Лоб понял, что в этом и состоит его тактика: сдержать противника, поймать врасплох и привести в замешательство. «Было бы проще простого предложить ей деньги, — подумал Лоб. — У меня они есть. Я дам ему столько, сколько он пожелает, но пусть говорит, святый Боже, пусть решается!»
— Сколько вам лет? — спросил Флешель.
— Двадцать три года.
— И вам давно уже хочется умереть?
На другом конце провода дыхание замерло. Вопрос попал в точку. Потом до Лоба донесся глубокий вздох. Он вытер влажную ладонь о брюки.
— Давно, — ответил голос.
— С каких же это пор?
Ответ последовал сразу, как крик души.
— Когда я была еще девочкой. Незнакомка пошевелилась. Тяжелый предмет свалился на ковер или палас. Пепельница? Книга? Оружие?
— Моя жизнь никого не интересует! — вскричал голос. — Никого!
— Интересует. Меня, — возразил Флешель.
— Кто вы такой?
— Старый человек, — сгорбившись, ответил Флешель, — глубокий старик. Я вам в дедушки гожусь.
Дыхание участилось. Лоб ощутил в своем горле комок, но рыдание донеслось из трубки; неизвестная оборвала связь, и Флешель, отставив телефон, взглянул на Лоба.
— Вы думаете, что… — начал Лоб.
— Нет, — ответил Флешель, — еще нет. Но нам придется тяжко.
Лоб повесил отводную трубку на крючок. Руки тряслись. Ноги дрожали.
— Это ужасно, — выдохнул он.
— Ужаснее, чем вы можете себе вообразить, господин Лоб. Ведь она и вправду хочет покончить с жизнью.
— И что?
— А то, что нужно ждать. Флешель извлек из кармана трубку.
Глава 2
Лоб ослабил галстук. Безукоризненная аккуратность, которой он неукоснительно придерживался, старания противопоставить другим свой безупречный вид, постепенно укоренившаяся в нем привычка, порою даже болезненная, беспрестанно смотреть на себя как бы со стороны — все это разом пошло прахом.
— Нужно постараться определить, откуда звонят, — предложил он.
— Только не через телефонную станцию, — предупредил Флешель. — И потом, даже если мы, допустим, и узнаем адрес… Я приезжаю. Выясняю номер комнаты. Меня спрашивают, почему я, собственно, интересуюсь. Я отвечаю, что речь идет о попытке самоубийства. Можете себе представить, какую реакцию это вызовет? Дежурный меня сопровождает в номер. Стучит, а за дверью разъяренный голос посылает нас ко всем чертям… На кого я буду похож? Три-четыре подобных опыта — и нам в официальном порядке запретят являться в отели. Это ясно как Божий день.
— Ну а если за дверью никто не шелохнется? — возразил Лоб.
— Тогда мне заметят, что прислуга еще спит, и попросят спуститься, чтобы не тревожить постояльцев.
— Вы можете сослаться на звонки.
— Где взять доказательства, что мне звонили? И потом: не забывайте, что Ницца — город туристов, а люди, которые находятся в городе проездом, нередко ведут себя странно. Я погублю наше дело, навлекая на него слишком много нареканий.
— К все-таки нужно что-то предпринять! — отчаявшись, вскричал Лоб.
— Согласен, — сказал Флешель. — Ждать!
Лоб чуть не вспылил. Ничего, он отыграется в отчете! Сделает упор на бессилии этих служб, скудости их материальных средств, безразличии городских властей. Прежде всего следует покончить с этой жалкой кустарщиной. Один номер телефона при том, что взывать о помощи могут несколько отчаявшихся одновременно… Он повернулся к Флешелю.
— А что, если вам сейчас кто-нибудь позвонит и займет ваш номер на час? Что станет с этой девушкой?
Флешель метнул на Лоба такой острый взгляд из-под мохнатых бровей, что заставил его почувствовать себя неловко.
— Не бойтесь, мы ее не потеряем.
— Тем не менее… вообразите себе…
— Я лишен воображения…
— Будь у вас три-четыре телефонных номера…
— И мы превратились бы в контору по внешнеторговым связям.
Лоб предпочел выйти на улицу. То был час, когда предутренняя свежесть уже возвещала об окончании ночи. Перед полицейским участком потягивался со сна инспектор в рубашке с закатанными рукавами. С соседнего цветочного рынка доносился слабый аромат, напоминающий запах парикмахерской. «Собственно говоря, — подумал Лоб, — какое мне дело до этой девушки?» Алкоголики, наркоманы, люди, склонные к самоубийству, — все, кого он относил к «группе риска», — внушали ему какое-то отвращение. Они были грязные. Вульгарные. Лоб терпеть не мог с ними сталкиваться. Он тщательно привел в порядок галстук, приглаживая волосы, провел ладонями по вискам и, успокоившись, вернулся в дежурное помещение. Флешель пил вторую чашку кофе.