В вышине полыхнула молния, и Молотсон взглянул на помост. Над головой Тириона трепетал слепящий нимб, с клинка эльфа струился свет, испепеляя демонов. Рядом с братом размахивал посохом Теклис, посылая в наступавших тварей молнию за молнией. Присоединившийся к близнецам Малекит манипулировал собственной магией — плоть чудовищ рвали в клочья когтистые тени.
Демоны не отступали, настойчиво стараясь добраться до Воплощений, так что этим троим пришлось сражаться спиной к спине, защищая лежавшую без сознания Алариэль. В этот миг все различия, все прошлые конфликты были забыты, и последние из рода Аэнариона сражались как один против врага, старого, точно само время.
Молотсон, тряхнув головой, отбросил прыгнувшего на него пса-демона и, развернувшись, раскроил топором череп другой твари.
— Ну же, мрази! Подходите, отведайте стали Жуфбара! — взревел он, со стуком скрещивая топор и молот. — Пускай Черные Воды пали, их народ еще сражается! Идите и получите то, что вам причитается!
Руны на его оружии вспыхнули, воздух стал горяч, как в кузне, опаляя плоть подступивших демонов. Враги завизжали, корчась и катаясь по земле от боли, и гном быстро прикончил их.
Но место павших заняли новые. Демоны рвались к нему, завывая и шипя молитвы Повелителю Черепов, и кишки Молотсона ощутимо скрутились. Тварей было слишком много, чтобы биться с ними в одиночку. Но он встал в боевую стойку и подался вперед.
— Хотите меня? Так идите и возьмите, — пробормотал гном.
Однако не успела первая бестия добраться до него, Молотсон услышал крик и почувствовал на лице дуновение ветра. Огромное крыло отшвырнуло демона в сторону — это грифон императора, Смертельный Коготь, приземлился на поляне. Гном проводил зверя, который прошествовал мимо него, размахивая хвостом, нервным взглядом. Впрочем, при виде снова ринувшихся вперед демонов он забыл о волнении. Грифон припал к земле, но Молотсон понимал, что, пускай на его стороне теперь зверь, им придется тяжко. Тут на него упала тень, и гном, подняв глаза, увидел Архана Черного, восседавшего на своем чудовищном жеребце.
Лич будто и не замечал кипевшей вокруг него битвы.
— Может, пособишь? — взвыл Молотсон.
Но, едва слова сорвались с его губ, он уже знал, что они напрасны. Этому существу он, пожалуй, полезнее мертвым, нежели живым. Архан отвернулся, словно происходившее у его ног ему наскучило. Кучка демонов, миновав Смертельного Когтя, прорвалась к кователю рун и бросилась на него. Молотсона сбили с ног, вышибли у него из рук оружие. Он ткнул кулаком в ухмылявшуюся рожу и с радостью почувствовал, как ломаются клыки отпрянувшей твари. Но остальные наседали.
Однако, когда спина его впечаталась в землю, тяжесть навалившихся демонов вдруг исчезла. Вскинув голову, гном увидел, как твари рассыпаются пылью. А когда эту пыль унес ветер, перед ним предстал взиравший на Молотсона сверху вниз Архан Черный. Непостижимый лич разглядывал гнома еще секунду, потом отвернулся. Молотсон, фыркнув, подобрал топор и молот.
— Даже не жди, что я скажу тебе спасибо, — пробурчал он, клацая оружием и готовясь встретить новую волну врагов.
Влад фон Карштайн не стал дожидаться разрешения Нагаша вступить в битву. Пускай Великий Некромант делает то, что считает нужным; Владу же хотелось лишь забыться в бою, хотя бы ненадолго.
Он был расстроен и зол — и отыгрывался на демонах. Вампир вертелся и бил, сражаясь то с яростью аравийского дервиша, то с грубой силой катайских воинов-монахов. Он переходил от стиля к стилю, наслаждаясь примитивной телесностью боя. Вампир вспоминал уроки в персиковых садах и виноградниках, в пыльных фехтовальных залах и на скользком льду — и меч его танцевал, упиваясь битвой.
Кровопускатели не уступали ему, слетаясь к противнику, как мухи к куску тухлого мяса. Влад парировал и наносил удары, обращая себе на пользу количество врагов и свою скорость. Он дрался, но снова и снова слышал звук упавшего клинка Тириона и тихий шепот угасающей души Эльдиры; опять и опять он видел, слышал, чувствовал то, что случилось, и гнев его полыхал с новой силой.
Он знал, почему она так поступила. Честно говоря, странно, что она не сделала этого сама. Но он не понимал ее, а еще проклинал себя за глупость. Если бы он не привел ее в лес, она бы не умерла. Она, возможно, была бы несчастна, но не отшвырнула бы свою жизнь — впустую. Вот этого он, в конечном счете, и не мог простить.