— Я ни при чем. Он сам напросился. Телеграфировал, можно ли погостить у нас. Вы же знаете, как Эдвард обидчив. Ответь я «нет», он, чего доброго, никогда не попросится снова. Он такой.
Мэдж задумчиво кивнула. Да, подумала она, Эдвард такой. На миг она ясно увидела его лицо, его бесконечно любимое лицо. Лицо, в котором было что-то и от неуловимого обаяния Люси: доброе, застенчивое…
— Милый Эдвард, — эхом мыслей Мэдж откликнулась Люси. И в нетерпении продолжала: — Только бы Генриетта смирилась с мыслью о браке с ним. В сущности, она любит его, я знаю. Если бы они провели тут несколько уик-эндов без этих Кристоу… Почему-то присутствие Джона Кристоу всегда оказывает на Эдварда самое дурное воздействие. Если можно так выразиться, чем больше приобретает Джон, тем больше теряет Эдвард. Вы понимаете?
Мэдж снова кивнула.
— И Кристоу я не могла отказать, поскольку об этом уик-энде давно условлено, но я предчувствую, Мэдж, все грядущие тернии с насупленным Дэвидом, кусающим ногти, с Гердой, старающейся не упасть в обморок, с Джоном, таким позитивным, и милым Эдвардом, таким негативным…
— Не слишком многообещающая начинка для пудинга, — проронила Мэдж.
Люси улыбнулась.
— Иногда, — сказала она задумчиво, — все совершенно просто устраивается. Я пригласила к воскресному завтраку детектива. Это внесет оживление, как вы считаете?
— Детектива?
— Он любит яйца, — сказала леди Энгкетл. — Он что-то расследовал в Багдаде, когда Генри был там верховным комиссаром. Или это было позже? Он однажды завтракал у нас с несколькими другими сотрудниками. Помню его в белом парусиновом костюме, с гвоздикой в петлице и черных лакированных ботинках. Я мало что запомнила из его рассказов, потому что никогда не считала, будто так уж интересно знать — кто кого убил. То есть, раз уж некто мертв, причина не так важна, и затевать суматоху, по-моему, нелепо…
— А что, тут случилось какое-то преступление?
— О, нет, дорогая. Он владелец одного из этих двух смешных особняков — знаете, голова стукается о балки, прекрасная водопроводная система и совершенно нелепый сад. Лондонцы такое обожают. В другом, кажется, актриса. Они не живут в них постоянно, как мы. Однако, — леди Энгкетл рассеянно пересекла комнату, — я бы сказала, им это по душе. Дорогая Мэдж, как это мило, что вы дали столько ценных советов.
— Не думаю, что вы извлекли из них много пользы.
— Не думаете? Да что вы! — леди Энгкетл взглянула с удивлением. — Ну теперь можете спокойно спать и не вставать к завтраку, а уж когда встанете, ведите себя, как вам угодно шумно и грубо.
— Грубо? — удивилась теперь Мэдж. — Зачем? А! — она засмеялась. — Ясно! Как вы проницательны, Люси. И, возможно, я поймаю вас на слове.
Леди Энгкетл улыбнулась и вышла. Проходя мимо открытой двери кухни и увидев чайник и газовую горелку, она вдохновилась новой идеей. Обитатели дома любят чай, а Мэдж могут не разбудить еще долго. Она сама приготовит чаю для Мэдж. Она поставила чайник на огонь и пошла по коридору дальше. Она остановилась у двери мужа и повернула ручку, но сэр Генрн Энгкетл, проницательный государственный муж, знал свою Люси. Он ее очень любил, но любил он и спокойный утренний сон. Дверь была заперта. Люси Энгкетл вернулась в свою комнату. Она любила советоваться с Генри, но придется пока отложить. Постояв несколько мгновений у открытого окна, она зевнула, улеглась в постель и через две минуты спала, как дитя. В кухне закипел, исходя паром, чайник…
— Еще один чайник почил, — сказала горничная Симмонс.
Гаджен, дворецкий, покачал седой головой. Он забрал расплавившийся чайник и, пройдя в кладовую, извлек новый из недр буфета, где их было про запас полдюжины.
— Вот так, мисс Симмонс. Их милость ничего не узнает.
— И часто с их милостью такое? — спросила Симмонс. Гаджен вздохнул.
— Их милость, — сказал он, — видите ли, одновременно и добросердечна, и очень забывчива. Но в этом доме, — продолжал он, — я стараюсь делать все возможное, чтобы избавить их милость от забот и неприятностей.
Глава 2
Генриетта Савернек скатала комочек глины и вмазала в надлежащее место. С привычной сноровкой лепила она из глины женскую головку. Она слышала краем уха журчание тоненького манерного голоска.
— И я думаю, мисс Савернек, что была очень даже права! Я-то ему говорю: «Думаете, будто я не вижу, какую вы линию гнете!» Потому что я прекрасно знаю, мисс Савернек, как должна поступать в таких случаях порядочная девушка — вы меня понимаете. «Я не привыкла, — говорю, — такое выслушивать и могу только сказать, что у вас очень грязное воображение!» Ссориться неприятно, но, по-моему, я правильно поступила. А, мисс Савернек?