Этот сумрачный подвал, тесно уставленный томами с описью чьих-то предсмертных распоряжений, казался детективу настоящим царством мертвых. «Да и приходящие сюда живые — тоже призраки, — думал он. — Ведь все мы лишь до поры до времени блуждаем наверху, в земном мире теней, по тротуарам Стрэнда или Холборна, стараясь позабыть, что каждому в свой срок придет конец, как и всем зарегистрированным здесь завещателям. Знали ли эти богачи — а надо было накопить немало, чтобы тебя внесли в толстые фолианты, — что через сотни лет какие-то совсем чужие люди придут и будут читать их завещания? Это напоминает разграбление могил. Неужели когда-нибудь сюда придут для того, чтобы покопаться в пунктах и параграфах и моего завещания?»
Имена покойных бенчеров завораживали. Джеймс Герберт Померой, скончался в 1770-х и оставил двадцать фунтов жене, а дом на Линкольнз-Инн-филдс — в распоряжение Куинз-Инн. Эдвард Мадингли Чоули, умер в 1780-м, оставил пятьдесят фунтов на содержание и обучение бедных студентов, «дабы недостаток средств не воспрепятствовал получению преимуществ, дарованных оным от рождения». Там был Джосайя Стерндейл Тарлетон, умерший в 1785-м. Не отец ли это полковника Банастра Тарлетона, столь вдохновенно запечатленного Рейнолдсом? Пауэрскорт мысленно представил его портрет. Молодой, вооруженный с головы до ног кавалерист в тугих белых бриджах и зеленом мундире с золотыми пуговицами. За спиной у него дым пушечного взрыва, рядом пара запасных лошадей, ибо полковнику не пристало передвигаться пешком, а также артиллерийское орудие и багровые, под цвет той жутко кровавой войны, знамена. Что ж, Тарлетону-старшему, по крайней мере, не пришлось изведать горечь потери заокеанских колоний, за которые сражался его сын. Пауэрскорту вспомнилось также, что полковник Банастр Тарлетон многие годы был возлюбленным попавшей в число временных фавориток принца Уэльского красавицы Пердиты, чей портрет кисти Гейнсборо украшает Собрание Уоллес. А Роберт Фитцпейн Уилберфорс, умерший в 1792-м, может, это отец или дядя того Уилберфорса, что так успешно ратовал за отмену рабства?
Пауэрскорт успел занести в специально купленный красный блокнот основные данные двадцати завещаний. Сосредоточившись на сокращении записей, он не особенно вдумывался в их содержание и тем не менее сделал одно открытие. Каждый из бенчеров непременно оставлял своей корпорации некую долю наследства. Видимо, это было непременным условием для избрания в руководящий состав Куинз-Инн. Пауэрскорт надеялся, что в окружении Уильяма Берка найдется специалист, способный вычислить, какую сумму теперь составляют несколько сотен фунтов 1800 года и нынешнюю стоимость домов, усеивающих окрестности Куинз-Инн в радиусе трех-четырех миль.
В Куинзе Пауэрскорта ждал Бичем. Старший инспектор был в ярости.
— Вот сукин сын! — сердито пристукнул он кулаком о ладонь. — Будь он проклят!
— Судя по всему, вы побеседовали со здешним начальством, старший инспектор? Позвольте выразить вам свое сочувствие.
— Да не с начальством, — усмехнулся Джек Бичем, — а с Ньютоном, с этим чертовым Порчестером Ньютоном.
— И чем же мистер Ньютон вас прогневал?
— Приехал, соизволил наконец. А между прочим, любой бы поставил его имя во главе списка подозреваемых. Вся эта его свара с Донтси из-за выборов, ну, вы же знаете. Избрали Донтси, Ньютон в ярости, затем он удирает сразу после злосчастного банкета. Что ему стоило тайком вернуться, застрелить Вудфорда Стюарта и вновь исчезнуть?
— Простите, старший инспектор, — вежливо перебил Пауэрскорт. — Я что-то не улавливаю: какие проблемы с Ньютоном сейчас?
— Извините, сэр. — Бичем нервно пригладил волосы. — Ньютон не говорит ни слова.
— Что вы имеете в виду? Он онемел?