— Так ты поедешь?
— Что ж, поеду, — вздохнул он, — все равно здесь от меня мало толку.
Неделю спустя он уехал. Перед тем он уволил миссис Хартунг, экономку, сказав, что позвонит ей осенью, и нанял человека, чтобы тот присматривал за садом. Утром он в последний раз прошелся по дому, глядя на вещи, купленные Джиной и любимые ею. Ее личных вещей уже не было. На второй день после ее смерти пришла Нэнси Валлент и забрала ее одежду, косметику, украшения — без его ведома. Потом он заметил, что их нет, но промолчал. Нэнси была очень добра. Жалея его, она хотела убрать с его глаз все, напоминавшее ему о Джине. Но разве можно сделать это в доме, где жили двое любящих друг друга людей?
Кое-что Нэнси проглядела. На кухне, на доске для записок, остался листок — список покупок, написанный круглым почерком Джины, который она не успела закончить. Зеленая лента, которой она повязывала волосы, почему-то очутилась у него в ящике для носков. Но гораздо хуже был подарок — подарок ему на день рождения. Она не дожила неделю. Он нашел это в тайнике, куда она всегда прятала подарки. Сверху лежала открытка. Ему исполнялось тридцать четыре года, и Джина сочинила смешное поздравление в честь столь солидной даты. У него не хватило духу развернуть подарок. Он отнес его за гаражи, сунул вместе с газетами в железную бочку, поджег и отвернулся. Запахло паленой кожей. Наверняка это была хорошая кожа, потому что Джина любила хорошие вещи. И дорогая. Когда все было кончено, он пожалел о том, что сделал. Ведь это был ее последний подарок.
После смерти Джины Дэвлин стал сентиментальным и бесчувственным одновременно. Он совершал поступки, в которых затем раскаивался. Как будто утратил способность действовать разумно. Однажды целый вечер вспоминал их размолвки. Вспоминал, когда, где и почему им случалось повздорить. Корил себя за каждое обидное слово, сказанное им Джине во время ссор. Но тех слов было не вернуть.
Если представить, что их брак был несчастливым, то сейчас он, наверное, лицемерно разыгрывал бы безутешного вдовца, втайне торжествуя. Но они были счастливы вместе. Говоря о них, друзья произносили их имена в одно слово — Дэв-и-Джина, потому что они и были одно неделимое целое. В той радости и в том счастье, которые она давала ему, он черпал вдохновение.
Дэвлин больше не мог стать прежним, и его не отпускало тяжелое чувство вины. Он знал, что упрекать себя теперь поздно и бесполезно, но ничего не мог поделать. Только какая-нибудь изнурительная работа, подвиг могли бы помочь ему загладить осознание этой вины.
В то апрельское утро шел дождь, и у Джины на лице была кислая гримаса. Она ненавидела дождь — он вгонял ее в тоску. Следуя своей особенной логике, Джина отказывалась приобрести зонт или плащ.
— Если я куплю эту ерунду, то мне придется выходить на улицу в дождь, так?
— Но ты все равно выходишь, киса.
— Ну, не слишком часто.
Вечером они собирались в гости. За завтраком Джина предупредила, чтобы он не опаздывал. Сказала, что его новый выходной серый костюм все еще в химчистке и она его заберет, так как доставка в тот день не работала. Дэв предложил съездить в химчистку сам. Она предположила, что он опять забудет. Дэв заметил, что в таком случае он обойдется и наденет старый серый костюм, который висит в шкафу.
— Но в новом ты чертовски хорош.
— Ты хочешь сказать — я просто красавец?
Она задумчиво склонила голову:
— Не преувеличивай.
— Ну да, мы же с тобой красавица и чудовище.
— Ты не чудовище. Ты большой грубиян. И очень важный. Я говорила тебе когда-нибудь, до чего у тебя солидный вид?
— Не-а.
— В ресторанах ты всегда получаешь лучшие места, и официант сразу тут как тут. На тебя все обращают внимание. Это, наверное, из-за твоей сдержанности и важности. К такому, как ты, никто не решится запросто подойти и хлопнуть по спине или двинуть в бок.
— Значит, я похож на пугало.
— Перестань, милый.
— А ты знаешь, что когда ты краснеешь, то кончик носа у тебя белеет?
— Я никогда не краснею. Я древнеримская матрона из мрамора. А тебе пора на работу.
— Не езди в химчистку. Дождь идет.
— Ничего. Зато ты это запомнишь.
И он не возразил, не потребовал, чтобы она осталась дома. Теперь это лежало тяжелым грузом на его совести. Но откуда ему было знать?
Когда Дэв примчался в больницу, ее оперировали. Кто-то из «Скорой» подобрал с мокрого асфальта сверток с костюмом. Широкая автобусная шина прошлась по диагонали, в кашу размазав бумагу и ткань, пока автобус тормозил.
Толстый полицейский сообщил ему:
— Это была случайность. Свидетель говорит, что впереди и сзади стояли машины, ваша жена не заметила автобус и выскочила прямо перед ним. Торопилась, наверное…